там он чаще всего скрывается за книгами и в их тени, призрак среди слов и цифровой информации. Да, я знаю каждого на борту корабля — по имени, даже в лицо, — но что я знаю о них? Он может быть кем угодно.
— Как думаешь, они любят друг друга? — в течение моих мыслей врывается голос Виктрии. Она на меня не смотрит… она смотрит на парочку на ступенях.
— Нет, — отвечаю я.
— Отвратительно, — бормочет Виктрия. — Неужели они вообще собой не владеют?
«Нет, — мысленно отвечаю я, — не владеют».
— Орион говорит, это нормально.
«Нет», — думаю я.
— Но это ненормально, — произносит Виктрия.
Я удивленно поднимаю на нее глаза.
— Если бы это было нормально, то со мной было бы то же самое, — продолжает она, кивая на этих двоих. Черт, она права. — Но нет. Я… не хочу ничего такого. По крайней мере, с тем, кого не…
Она обрывает себя, но я догадываюсь, что она хотела сказать. С тем, кого она не любит.
Неделю назад я бы только усмехнулся. Любовь казалась мне не более реальной, чем «бог», которому поклоняется Эми. Разговоры о «любви» сводились к тому же, что и религиозные сказки — все это люди Сол-Земли придумали чтобы поддерживать себя в том несовершенном мире, который они себе создали.
Но теперь…
— Нет, лучше потерять любовь, познав ее, чем никого вовеки не любить, — произносит Виктрия.
— Это из твоей новой книги?
Виктрия фыркает[4]. Она чуть сдвигается в кресле, и я вдруг замечаю на полу рядом с ней стопку книг — настоящих книг с Сол-Земли. Я хмурюсь. Как регистратору, Ориону стоило бы быть осторожнее. Даже самим регистраторам запрещено трогать древние книги. Если Старейшина его поймает…
На лужайке перед нами девушка гладит себя по голому животу, и пальцы ее сжимаются так, словно она хватается за что-то невидимое, но драгоценное.
— Как думаешь, они, по крайней мере, счастливы? — спрашивает Виктрия, кивая на парочку, но не успеваю я открыть рот, как она добавляет: — Потому что я не знаю, что такое счастье.
— Ну, что, пора вешать новый портрет! — весело объявляет Орион, появляясь из дверей Регистратеки. Картину у него в руках написали так недавно, что она еще пахнет краской. Напоминает мне о Харли.
Орион поворачивает картину, чтобы повесить ее на крючок поверх таблички, и у меня отпадает челюсть. Хитро улыбаясь, Орион поднимает на меня взгляд.
Это портрет не Старейшины.
Это мой портрет.
— После этого Сезона родится твое поколение, — объясняет Орион, вешая картину на крюк и поправляя. — Старейшина скоро уступит тебе место. Ты станешь новым командиром.
Нарисованный я оглядывает «Годспид» точно так же, как нарисованный Старейшина. Это работа Харли — узнаю его стиль — хоть я ни разу и не позировал. Должно быть, написал по памяти и, наверное, поэтому добавил мне кучу всего, чего на самом деле нет. Тот же самый уверенный наклон головы, что есть у Старейшины, но не у меня. Тот же ясный взгляд, та же величественная осанка. Значит, таким меня Харли видит? Да это же вообще не я.
— Вылитый ты, — замечает Виктрия. Она уже встала с кресла и теперь стоит у меня за спиной, разглядывая картину поверх моего плеча.
— Настоящий лидер, — говорит Орион.
Лидер? Нет. Лидер бы знал, что делать.
47
Эми
На следующее утро я принимаю душ… а потом еще раз. Но синяки на запястьях и ногах не оттереть, и воспоминания тоже не выскрести из памяти.
Людей в полях все меньше. Уже почти никого.
«Люди — тоже животные», — сказал Харли.
Это правда. Лют и те два фермера — живое тому подтверждение. Как и парень с девушкой, которые лежали совсем рядом, но даже не заметили, не обратили внимания…
В тот день, когда начался Сезон, в саду Старший меня поцеловал. Был это искренний поцелуй… или сгодились бы губы любой девушки? Мое лицо пылает. Для меня все было по-настоящему. Но для него, наверное, нет.
Какая бы чума ни бушевала на этом корабле, каких бы правил ни напридумывал Старейшина, Сезон — это не нормальное для человека поведение. Должна быть какая-то причина. Может, им что-то подсыпают в еду или распыляют с воздухом какую-нибудь химию… или даже микробов, из-за которых люди начинают спариваться как животные.
Потом меня осеняет: доктор. Он должен знать, что это ненормально, должен знать, как выявить — как остановить — то, что делает их такими.
Вскакиваю и шагаю к двери, но рука, потянувшись к кнопке открывания, дрожит. Здесь я в безопасности. А там…
Нет.
Я не буду скрываться в норе, как какой-нибудь трусливый кролик. Мне затем и нужно найти доктора, чтобы доказать, что люди — не животные. Я отказываюсь прятаться, как запуганный зверь.
А вот доктор, кажется, этим и занимается. На третьем этаже его нет, на четвертом — тоже. Сестра за стойкой посылает меня на второй этаж.
— Но он занят, — кричит она вдогонку.
В коридорах второго этажа выстроились очереди из десятков женщин, некоторые — в больничных рубашках — сидят у кабинетов и ждут, когда откроется дверь, другие — еще в туниках и широких штанах — держат в руках аккуратно сложенные рубашки и ждут возможности переодеться. Весь этаж похож на приемную гинеколога. В каждой комнате есть кровать с подставками, и почти все кровати заняты. Я сбавляю шаг. Почему у гинеколога такие очереди? Эти женщины ведь еще не могут знать, беременны они или нет, правильно? Не на следующий же день. Качаю головой. Кто знает. На корабле, где телефоны вшивают людям в ухо, а компьютер умещается в кусочек пластмассы толщиной с лист бумаги, не так уж невероятно, что о беременности можно узнать практически сразу же.
Все женщины молчат.
— Вставай в очередь, — говорит медсестра, протягивая мне сложенную больничную рубашку.
— Нет, я пришла к доктору, — начинаю я, но тут же осекаюсь. Ясное дело, я пришла к доктору — тут все пришли к доктору. — В смысле, — добавляю я в ответ на нетерпеливый взгляд медсестры, — не… эээ… к гинекологу, а к другому доктору, который с третьего этажа.
— У нас всего один доктор, — отвечает медсестра, окидывая внимательным взглядом мои рыжие волосы и бледную кожу. — Я так понимаю, ты здесь не из-за Сезона?
— Нет!
— Иди за мной, — вздыхает она.
Сестра ведет меня по коридору, лавируя между группами женщин. Многие из них поднимают глаза и оглядывают меня с удивленным любопытством, но спокойно, как я бы смотрела на какого-нибудь чудака в автобусе. Никто не разговаривает; кажется, я их не слишком интересую.
— Так много пациентов и только один доктор? — спрашиваю я.
— У него есть медсестры, а еще помощники — Некоторые из ученых уже много лет работают под его
