Я не ожидал снова увидеть Ориона в комнате для отдыха, но рад, что он здесь. Хоть кто-то свой. Харли вызвал меня вчера и сказал, что пошел нести вахту на криоуровне. Я почти на весь день застрял со Старейшиной.
— Не видел Харли или Эми?
Орион качает головой.
— А что ты вообще здесь делаешь… я думал, ты не хотел попадаться на глаза Старейшине с Доком.
Орион смеется.
— О, не волнуйся. Уверен, у них обоих дел по горло. — Мне почти кажется, что Орион пытается сказать взглядом мне что-то секретное, но что бы это ни было, я не понимаю. Со вздохом он снова утыкается в пленку. — Эти тексты с Сол-Земли просто завораживают, — постукивая пальцем по экрану, он листает файлы.
— Будь осторожней. Если Старейшина узнает, что ты дал Виктрии сол-земную книгу… Ты же регистратор. Ты знаешь, что книги с Сол-Земли нельзя выносить из Регистратеки или показывать фермерам. — Я пробую заглянуть ему через плечо и посмотреть, что он читает. — Что это?
Орион протягивает мне пленку, и я вижу на экране рисунок крылатого человека с тремя лицами.
— Это история про ад. Нижний круг весь изо льда.
Я уже не смотрю на пленку — я смотрю на Ориона.
— А, доступ… — добавляет он. — Не беспокойся. У меня есть доступ.
То, как спокойно он говорит о доступе, приводит меня в замешательство.
— Что ты знаешь? — спрашиваю я тихо, чтобы никто в комнате не слышал. Это Орион показал мне чертежи, по которым я нашел Эми. А теперь рассказывает мне про ледяной ад.
Орион поднимается. Слишком близко. Я отступаю на шаг, но он наклоняется к самому моему лицу.
— А что ты знаешь? — спрашивает он. — Ты знаешь, что я тебе друг?
49
Эми
Добравшись до своей комнаты, я первым делом бросаюсь к кнопке, закрывающей окно. Комната погружается во мрак. Хорошо. Мне нужна темнота.
Раздается стук в дверь.
Я его игнорирую. Разве есть на этом корабле кто-то, с кем мне хотелось бы говорить?
— Эми? — это голос Харли. — Я видел, как ты сюда заходила. Хотел проверить, все ли в порядке.
— Все прекрасно, — отвечаю я через дверь.
— Неправда. Открой.
— Нет.
— У Дока есть код ко всем дверям. Если придется, я его позову.
Подпрыгнув, я бегу открывать. Кого-кого, а уж доктора я больше никогда видеть не желаю.
Харли заходит и оглядывает комнату.
— Что?
— Ничего. Я просто подумал… вдруг тут кто-то есть.
— Кто? — фыркаю я.
Харли идет к столу и садится в кресло.
— Я думал, что, может быть, Старший здесь.
— С чего это ему быть здесь? — я сажусь на кровать.
— Потому что ты ему нравишься.
Я пристально смотрю на Харли, но по его виду не скажешь, что он издевается.
— По-моему, тут никто никому не нравится. — По крайней мере, не так, как надо.
— Почему ты так думаешь? — Харли кажется удивленным.
— Ты же видел их вчера! Я им не «понравилась»! Это было… фу! А только что… — я обрываю себя. Не хочется даже говорить о Филомине.
— Мне жаль, что так вчера получилось, — говорит Харли, и я знаю, он и правда сожалеет. — Но Сезон закончился. Больше это не повторится. — В голосе его звучит угроза. Надеюсь, когда Харли в следующий раз столкнется с Лютом, я буду поблизости. — Но сегодня-то что случилось? — добавляет он. — Куда ты ходила?
— На второй этаж, — Харли ждет, что я продолжу. — Там женщины…
— А! — улыбается Харли. — Фермерши! Пришли на осмотр.
— Они меня пугают.
— Да нет, что ты, они нормальные. — И снова от этого слова у меня мурашки бегут по спине.
— Они не нормальные, — выплевываю я. — Нормальные люди так себя не ведут. Люди — не бездумные куклы!
Харли качает головой.
— Ты так говоришь только потому, что жила в Палате с тех пор, как тебя разморозили. Это мы ненормальные. Люди должны быть такими: послушными, спокойными, работать вместе. Это мы — те, кто ни на чем не может сосредоточиваться, не умеет работать в команде, не может быть ни фермером, ни корабельщиком — это мы ненормальные. Нам приходится принимать лекарства, чтобы окончательно не двинуться.
Я пялюсь на него, не веря своим ушам. Не знаю, в чем причина, но на этом корабле все поставлено с ног на голову. Нормальные люди считаются «сумасшедшими», а те, кто окончательно потерял способность думать, — «нормальными». И Сезон… В памяти вспыхивают смеющиеся глаза Люта, и меня окатывает волна гнева.
— Есть у здешних людей хоть какие-нибудь чувства? — спрашиваю я после паузы.
— Конечно. Вот сейчас, например. Я хочу есть. Пойдешь со мной в столовую?
— Нет, я серьезно. Бывает здесь любовь или только Сезон?
Смех, затаившийся в уголках глаз Харли, испаряется.
— Сезон — не лучшее время, но я бы хотел, чтобы ты помнила, что на меня он не повлиял.
— Но почему? — спрашиваю я потерянно. Что происходит с этим кораблем? Почему одни спариваются прямо на улице, а другие и ухом не ведут?
Харли играет с карандашами, лежащими на столе рядом с блокнотом, который я достала из папиного багажа.
— Может статься, что ты знаешь меньше, чем думаешь.
— Так объясни!
— Я любил. Один: раз.
«Один раз» заставляет меня умолкнуть. Я тоже один раз любила. И тоже в прошедшем времени.
— Наверное, поэтому на меня не повлиял Сезон. С чего вдруг мне думать о другой девушке? — взгляд его останавливается на плюще, что увивает дверной косяк. — Это я нарисовал для Кейли.
Я не смею даже дышать. Мне страшно, что одно движение, один звук — и исповедь Харли прервется.
— Прошло уже три года. Мне было чуть больше лет, чем Старшему сейчас. Кейли и я… мы подходили друг другу. Мы были совсем разные, но подходили друг другу. Я любил живопись, она — механизмы и автоматику. Я рисовал, она возилась с техникой.
— Что с ней случилось? — спрашиваю я, когда Харли замолкает.
— Она умерла.
Его слова повисают в воздухе. Я хочу спросить как. Но не хочу печалить Харли еще сильнее. Грубая шерстяная ткань покалывает кожу. Вспоминаю, как в первый вечер нашла в шкафу вещи. Вспоминаю, как касалась плюща у двери, проводила пальцами по тонким листьям, и мне представляется, как юный Харли
