Аделине. Представив себе ее сиротство… неизменную преданность, о которой прежде свидетельствовало все ее поведение… мягкость и терпение, с какими она переносила ее несправедливое отношение к себе, мадам Ла Мотт была сражена и при первой же встрече стала держаться с Аделиной так же ласково, как когда-то. Однако она не могла ни объяснить это непоследовательное на первый взгляд поведение, не выдав своих подозрений, о которых теперь ей было совестно вспоминать, ни попросить за него прощения, не объяснив все.
В конце концов она удовлетворилась тем, что в своем обращении с Аделиной выражала искреннюю симпатию, вновь воскресшую. Аделина сперва удивилась, но перемена эта была ей слишком приятна, чтобы допытываться о ее причинах.
Однако, как ни рада она была вернувшемуся расположению мадам Ла Мотт, Аделина часто обращалась мыслями к собственному странному и даже отчаянному положению. Она не могла не чувствовать меньшего доверия к дружбе мадам Ла Мотт, чей нрав оказался не столь благожелательным, как она воображала прежде, и слишком склонен к капризам. Аделина то и дело вспоминала странное поведение маркиза в аббатстве, волнение его и Ла Мотта, а также очевидную неприязнь их друг к другу; ее недоумение в равной мере вызывало и то, что Ла Мотт предпочел, а маркиз ему позволил остаться в аббатстве.
К этой теме ее мысли возвращались, пожалуй, всего чаще, ибо имели отношение к Теодору; впрочем, она не осознавала истинную причину. Свою заинтересованность она относила к тревоге за благополучие Ла Мотта и за собственное свое будущее, которое было теперь столь тесно с ним связано. Правда, она иногда ловила себя на попытках угадать, каковы родственные отношения Теодора и маркиза, но тотчас одергивала себя и сурово корила за то, что позволила своим помыслам сбиться на предмет, который, как она угадывала, может оказаться слишком опасен для ее душевного покоя.
Глава VII
Воображаемые страхи хуже Действительных[47].
Несколько дней спустя после событий, рассказанных в предыдущей главе, Аделина, которая сидела у себя в комнате, предаваясь раздумьям, была потревожена лошадиным топотом, замершим у дверей. Выглянув из окна, она увидела маркиза де Монталя, входившего в аббатство. Его приезд удивил ее, и чувство, в причине которого она не пожелала дать себе отчет, заставило ее отпрянуть от окна. Впрочем, та же причина тотчас вернула ее назад, но тот, кого искал ее взгляд, не появился; однако на этот раз она не спешила отойти.
Пока она стояла так, задумчивая и разочарованная, маркиз вышел из дверей вместе с Ла Моттом и, сразу же взглянув вверх, увидел Аделину и поклонился. Она почтительно ответила на поклон и удалилась от окна, раздосадованная тем, что ее заметили. Мужчины ушли в лес, но спутники маркиза не последовали за ними, как в прошлый раз. Когда они вернулись — а до этого прошло немало времени, — маркиз вскочил на коня и ускакал вместе со свитой.
Весь остаток дня Ла Мотт выглядел мрачным и больше молчал, погруженный в свои думы. Аделина следила за ним с особенным вниманием и беспокойством; она заметила, что после каждого посещения маркиза он становится печальнее, и потому удивилась, услышав, что маркиза ждут на следующий день к обеду.
Сообщив об этом, Ла Мотт произнес целый панегирик, расхваливая характер маркиза и особенно подчеркивая его щедрость и душевное благородство.
Аделине сразу пришли на память толки об аббатстве, слышанные ею ранее, и они набросили тень на то совершенство, о котором повествовал Ла Мотт, так что блеск его несколько потускнел. Впрочем, слухи не заслуживали, по-видимому, большого внимания; ведь если отрицание чего-либо может служить доказательством, то в одной своей части они уже оказались ложными: так, говорилось, что в аббатстве водятся привидения, — однако же никаких сверхъестественных явлений нынешними его обитателями замечено не было.
Все же Аделина решилась спросить, к нынешнему ли маркизу относятся те оскорбительные слухи. Ла Мотт с иронической усмешкой ответил:
— Сказки о привидениях и домовых от века обожало и лелеяло простонародье. Я же склонен полагаться на мой собственный опыт, по меньшей мере столько же, сколько на россказни этих мужланов. Если вам довелось видеть что-либо, подтверждающее их выдумки, не откажите в любезности сообщить мне об этом, чтобы и я утвердился в вере.
— Вы неверно меня поняли, сэр, — сказала Аделина, — я спрашивала не о сверхъестественных силах; я имела в виду другие слухи, о том, что по приказу маркиза здесь был спрятан некто, умерший, как говорили, не своей смертью. Именно это называли причиной, по которой маркиз покинул свое аббатство.
— Все это досужие выдумки, — сказал Ла Мотт, — романтические сказки, создаваемые ради того, чтобы удивить. Одного того, что маркиз здесь, достаточно, чтобы их опровергнуть; если мы вздумаем поверить хотя бы половине этих россказней, имеющих тот же источник, что и первые, мы сами покажем себя немногим выше тех простаков, которые их выдумывают. Полагаю, ваш здравый смысл, Аделина, подскажет вам, что всему верить нельзя.
Аделина вспыхнула и промолчала; но ей казалось, что Ла Мотт защищал маркиза более горячо и многословно, чем это соответствовало его собственному отношению или диктовалось обстоятельствами. Она вспомнила давешний его разговор с Луи и еще более подивилась тому, что происходило теперь.
Она ожидала следующего дня со смешанным чувством тревоги и радости; надежда вновь увидеть молодого шевалье занимала ее мысли и вселяла самые разные чувства: она то боялась его приезда, то сомневалась, приедет ли он. Наконец осознав, как много она о нем думает, Аделина даже покраснела. Настало утро — маркиз приехал, но приехал один; душу Аделины заволокли тучи, хотя ей и удалось сохранить видимость обычного оживления. Маркиз был любезен, приветлив и внимателен; к манерам, чрезвычайно непринужденным и изящным, добавлялась изысканная утонченность человека из общества. Говорил он живо, забавно, иногда даже остроумно и выказал прекрасное знание жизни, или что часто за него принимают, знакомство с высшим светом и злободневными темами.
В этом Ла Мотт оказался достойным его собеседником, и они принялись обсуждать характеры и нравы века с большим одушевлением и не без юмора. Мадам Ла Мотт не видела своего мужа столь оживленным с тех самых пор, как они покинули Париж, так что в иные минуты ей казалось даже, что они там по-прежнему. Аделина слушала их беседу, пока не ощутила, что оживление ее, поначалу искусственное, стало истинным. Маркиз держался столь обходительно и приветливо, что ее скованность незаметно отступила перед естественной живостью ее нрава, которая вновь вступила в свои давно утерянные владения.
Уезжая, маркиз сказал Ла Мотту, что он рад обнаружить здесь столь приятного соседа. Ла Мотт поклонился.
— Я буду иногда навещать вас, — продолжал маркиз, — и сожалею, что в настоящее время не могу пригласить мадам Ла Мотт и ее обворожительную подругу на мою виллу, но она сейчас ремонтируется и служит мне всего лишь не слишком удобным местом для жилья.
Оживление Ла Мотта исчезло вместе с его гостем, и вскоре он вновь погрузился в молчание, уйдя в себя.
— Маркиз очень приятный человек, — сказала мадам Ла Мотт.
— Очень приятный, — отозвался он.
— И кажется, у него предоброе сердце, — заметила она.
— Предоброе, — сказал он.
— Вы как будто расстроены, дорогой. Что вас тревожит?
— Решительно ничего… Я просто думал, что при таких приятных талантах и предобром сердце очень
