— Вы этого желаете? — спросил он с особенным выражением.
— Конечно, желаю, — ответила Аделина. — Неужто вы сомневаетесь в моей привязанности к моим лучшим друзьям?
— Я не могу сомневаться ни в одной вашей добродетели, — сказал Луи.
— Вы забываете, что вы не в Париже, — сказал Ла Мотт сыну, и слабая улыбка промелькнула на его лице. — Там подобные комплименты были бы вполне уместны… но в здешней глухомани они совершенно outre*.
— Язык восхищения не всегда тот же, что язык комплиментов, сэр, — сказал Луи.
Аделина, желая переменить разговор, спросила, в какую часть Франции он направляется. Луи ответил, что его полк находится сейчас в Перонне и он едет прямо туда. Поговорив еще о том о сем, семья разошлась по комнатам для ночного отдыха.
Близящийся отъезд сына занимал все помыслы мадам Ла Мотт, и к завтраку она вышла с распухшими от слез глазами. Бледное лицо Луи свидетельствовало о том, что ему отдых удался не лучше, чем его матери. По окончании завтрака Аделина временно оставила Ла Моттов одних, чтобы своим присутствием не помешать их последней беседе. Прогуливаясь по лужайке перед аббатством, она вернулась мысленно к вчерашнему событию и с еще большим нетерпением думала о назначенной встрече. Вскоре к ней присоединился Луи.
— Это было немилосердно с вашей стороны, — сказал он, — покинуть нас в последние минуты моего пребывания здесь. Если бы я мог надеяться, что вы будете иногда вспоминать обо мне в мое отсутствие, отъезд не показался бы мне так горек.
Затем он сказал, с какой печалью ее покидает, и тут, хотя перед тем он принял решение воздержаться от откровенного признания в своих чувствах, его сердце уступило силе страсти и Луи произнес то, что Аделина постоянно боялась услышать.
— Это признание, — сказала Аделина, стараясь побороть волнение, им вызванное, — внушает мне невыразимое беспокойство.
— О, не говорите так! — прервал ее Луи. — Дайте мне хоть слабую надежду, которая поддержала бы меня, принужденного страдать вдали от ваС. Скажите, что я вам не ненавистен… Скажите…
— Говорю это с величайшей готовностью, — дрожащим голосом ответила Аделина; — если вам доставит удовольствие уверенность в моем уважении и дружбе — примите мои в том заверения; как сын моих величайших благодетелей, вы заслуживаете…
— Не говорите о благодеяниях, — сказал Луи, — ваши достоинства превосходят все заслуги перед вами. И позвольте мне надеяться на чувство не столь прохладное, как дружба, равно как и верить, что мне не нужно опираться на поступки других, чтобы удостоиться вашего одобрения. Я долго молчал, тая в себе мое чувство, ибо предвидел ожидавшие его трудности… нет, я даже имел смелость попытаться побороть его. Я осмелился предположить — простите мне это допущение, — что забыть вас возможно… и…
— Вы терзаете меня, — прервала его Адалина, — я бы не должна была слушать ваши речи. На обман я не способна и потому говорю вам: хотя достоинства ваши всегда будут вызывать мое уважение, вам ни в коем случае не должно надеяться на любовь мою. Даже будь это иначе, обстоятельства наши сами решили бы это за наС. Если вы действительно друг мне, вы порадуетесь тому, что я избавлена от борьбы между любовью и благоразумием. Позвольте мне надеяться также, что время научит вас свести любовь к чистой дружбе.
— Никогда! — страстно воскликнул Луи. — Будь это возможно, моя любовь была бы недостойна ее предмета.
В эту минуту молодой олень, любимец Аделины, вприпрыжку подбежал к ней. Луи был взволнован до слез.
— Этот олененок, — сказал он, помолчав, — первым привел меня к вам. Он был свидетелем той счастливой минуты, когда я впервые увидел вас во всей вашей прелести, слишком сильно поразившей мне сердце. Тот миг и сейчас жив в моей памяти, и вот милое это создание приходит опять, чтобы стать свидетелем печальной разлуки.
Горечь не позволила ему продолжать. Затем, овладев своим голосом, он сказал:
— Аделина, когда вы станете смотреть на вашего маленького любимца и ласкать его, вспомните несчастного Луи, который будет тогда далеко… далеко от ваС. Не отказывайте мне в скромном утешении верить в это.
— Мне не потребуется такой наставник, чтобы напоминать о вас, — с улыбкой сказала Аделина. — Ваших замечательных родителей и ваших собственных достоинств вполне достаточно, чтобы я вас помнила. Если бы я увидела, что ваше природное здравомыслие победило страсть вашу, моя радость сравнялась бы с моим уважением к вам.
— На это не надейтесь, — сказал Луи, — ибо в данном случае страсть и есть добродетель. — Тут он увидел Ла Мотта, выходившего из-за аббатства. — Минуты дороги, — сказал он, — меня прерывают. О Аделина, прощайте! И скажите, что будете иногда думать обо мне.
— Прощайте, — сказала Аделина, растроганная его отчаянием. — Прощайте, и да пребудет мир с вами. Обещаю думать о вас с сестринской любовью.
Он глубоко вздохнул и сжал ее руки; в эту минуту Ла Мотт, обойдя еще одну груду развалин, показался снова. Аделина покинула их и удалилась к себе, подавленная этой сценой. Чувство Луи и ее уважение к нему были слишком искренни, чтобы она не испытывала сострадания к юноше из-за его несчастной любви. Она не вышла из своей комнаты до тех пор, пока он не покинул аббатство, не желая мучить его и себя формальным прощанием.
Вечер и час свидания приближались, и нетерпение Аделины росло; все же, когда время настало, решимость ей изменила, и она заколебалась. Назначить свидание — в этом поступке Аделине виделись нескромность и лицемерие, ей претившие. Она вспомнила, как нежно держался с ней Теодор, вспомнила еще несколько малоприметных штрихов, которые подсказывали ей, что сердце его имеет к этой истории самое непосредственное отношение. Она вновь засомневалась — не добивался ли он ее согласия на эту встречу под предлогом ни на чем не основанного подозрения, — и уже почти решила не ходить. И все же утверждения Теодора могли быть искренними, и опасность, ей грозившая, реальной. В этом случае ее угрызения совести были просто смешны; она удивлялась себе самой, что позволила им на мгновение взять перевес в столь серьезном вопросе, и, браня себя за проволочку, ими вызванную, заторопилась на место встречи.
Узкая тропинка, что вела к условленному месту, была тиха и никем не потревожена; когда Аделина вышла на полянку, Теодора там не оказалось. Гордость ее всколыхнулась, ей стало неприятно, что она, явившись на назначенное им свидание, оказалась более пунктуальной, чем он сам, и она свернула направо по тропинке, извивавшейся среди деревьев. Пройдя немного по ней и никого не увидев, не услышав ничьих шагов, она вернулась; но Теодор не появился, и она опять ушла. Потом вернулась во второй раз, но Теодора все не было. Ей стало не по себе, когда она сообразила, как давно уже вышла из аббатства, и поняла, что назначенный час миновал. Она была оскорблена и смущена, однако же села на траву и решила ждать, что будет. Прождав бесплодно до наступления сумерек, она встала, еще более уязвленная в своей гордости. Она боялась, что Теодор усмотрел нечто предосудительное в ее согласии, которого сам добивался; полагая, что он отнесся к ней с умышленной небрежностью, она с отвращением, осуждая себя, покинула условленное место.
Когда чувства эти улеглись и разум возобладал вновь, Аделина устыдилась своего, как она назвала это, ребяческого всплеска самолюбия. Словно в первый раз она вспомнила слова Теодора: «Я боюсь, что вас обманывают и опасность совсем близко». Теперь ее здравый смысл оправдывал обидчика и видел лишь друга. Суть этих слов, в справедливости которых она более не сомневалась, вновь ее встревожила. Ради чего он взял труд прийти сюда с виллы, ради чего намекал на грозившую ей опасность, если не желал остеречь ее? А если так, какое препятствие помешало ему прийти на свидание?
Эти мысли сразу заставили ее принять решение. Завтра, в тот же час она придет на заветную полянку, куда участие к ее судьбе, без сомнения, приведет Теодора в надежде с нею там встретиться. Она не могла не верить тому, что над нею нависло какое-то несчастье, но что это за несчастье, угадать не могла. Мсье и мадам Ла Мотт были ее друзья, но кто же еще мог обидеть ее здесь, где, как она полагала, отцу до нее не добраться? И почему Теодор сказал, что ее обманывают? Поняв, что не в состоянии
