Люба не возражала. Она уже знала обо всем, что произойдет дальше. Все это дальше и произошло. По Любиному сценарию и Левиному сюжету…
…Он присел на соседнее кресло и всмотрелся. Действительно рассказывали что-то про культуру Древней Греции, и ему стало интересно.
— Про ваших там, — кивнула на телевизор Маленькая. — И про богов любви еще.
«Афродита будит в сердцах богов и смертных любовь, — вещал с экрана дикторский голос. — Благодаря этому она царит над миром… Никто не может избежать ее власти, власти прекраснейшей из богинь… — Картинка сменилась. После паузы тот же голос продолжил: — Прекрасная Афродита силой любви правит миром… И у нее есть посланник, Эрот, через него выполняет она свою волю. Его стрелы несут с собой радость и счастье, но часто с ними приходят страдания, муки любви и даже гибель…»
— Лев, Эрот этот, от эротики происходит? — неожиданно, продолжая качать голой ногой, спросила отчима Маленькая. — Или эротика от него?
Тогда в первый раз Лева удивился и задумался. Разнообразных совпадений было слишком много, и без подготовки к ним как-то трудно было привыкнуть…
— От Афродиты он происходит, — ответил Лева, стараясь придать растерянному лицу серьезный вид. — Сын он ей. Все происходит от любви…
— Я знаю, — так же серьезно парировала падчерица. — Мишка Раков так и сказал…
Ночью объявился Глотов. Сначала он пристроил протез, а уж потом присел к Леве на кровать. Лев Ильич в страхе посмотрел на мирно спящую рядом жену. Грек успокоительно махнул рукой:
— Не бойся, Левушка. Она не проснется. Ей еще рано…
— Долго вас не было, — тихо сказал Лева, — я уж не знал что и думать…
— Про Грецию смотрел? — вопросом на вопрос отреагировал Глотов, пропустив мимо ушей Левино замечание. — Там про нас вчера показывали.
— Про кого про нас? — с интересом спросил Лева и пристально посмотрел в глотовские глаза. — Про нас с кем?
— Про любовь, — ничуть не удивившись вопросу, ответил грек. — Про нас с тобой. И про тебя с ней… Про всех про нас, в общем.
— Я-а-а-а-а… Я не очень понимаю, куда вы клоните, я просто-о-о… — настороженно протянул Лева и на всякий случай посмотрел на Любу. Та продолжала спать.
— Не идиотничай, пожалуйста, — точно так, как сказала бы Любовь Львовна, оборвал его Глотов. — Не затем я тебя на классическое отделение отправлял, чтобы ты здесь одиссейскую верность разыгрывал. Аргонавта из тебя ни по какому не получится, не дуркуй. Раздел, где любовь, лучше как следует проштудируй. По-гречески только.
Лева поразился совершенно непривычному для него образу ночного гостя. И вместе с тем он был абсолютно уверен, что оба они говорят сейчас об одном и том же. Вернее, одно и то же оба не договаривают. Этот грек был другой. Такой же небритый, как первый Глотов и последующие, но совсем иной. Разговор начинал приобретать неприятный оборот, и на всякий случай Лев Ильич решил сменить тему:
— Я вас давно хотел спросить кое о чем. — Тема возникла сама по себе, без подготовительного перехода. — Вы не знакомы случайно с человеком по фамилии Глотов?
— Два их, — не задумываясь, ответил гость. — Один, который был, и один, который остался. Был еще, правда, третий. Недолго был. Полетал там у нас, над Ладогой, но передумал и вернулся. В первого, по- моему. Тебе нужен только один, не мучайся, потому что еще и другие будут.
— Какой? — быстро спросил Лева, желая перехватить инициативу и воспользоваться замешательством грека. — Какой остался?
— А такой, — ничуть не смутившись, спокойно ответил грек. — Тот, который тебе нужнее.
— Для чего нужнее? — Лева чувствовал, что еще немного и все наконец прояснится, все вернется к тому, с чего это началось, вся эта странная глупость и метаморфоза с визитом незнакомца, лицом похожего на одноногого рыбного начальника из соседских гостей с самоваром, у них там, в Валентиновке, через забор от Казарновских-Дурново.
Сердце Левино внезапно стукнуло, громко так и глухо, ровно один раз. Звук отозвался в мозгу и перекатился эхом в ноги. Кровать дрогнула, и греков костыль грохнулся на паркет. Люба шевельнулась и открыла глаза. Лева продолжал сидеть на краю матраца и молчал, уставившись в одну точку.
— Для того, чего ты хочешь, нужнее! — членораздельно произнес грек, подобрал костыль и растворился в воздухе.
— Приснилось чего, Лева? — Люба дотронулась до мужа и нежно привлекла его к себе. — Что с тобой?
— Приснилось, — твердо ответил он. — Черт-те что снится. Пойду взгляну, может, с мамой чего?
Первый раз Геник пришел к Казарновским на «Аэропорт» в восемьдесят шестом, на день рождения к Маленькой. Подарки он не покупал никому и никогда. Ему это было не нужно. Подарки он изготавливал при помощи рисовальных инструментов и подручных материалов. Менялась только технология. В этом году в моде были аэрографы, и Геник в соответствии с этой модой налил на лист бумаги разноцветных красок и ужасно талантливо раздул их воздушным потоком, превратив все это в дочкин портрет. Маленькая была в восторге и повисла на шее у отца. Такого замечательного повода, чтобы напиться, Геньке было более чем достаточно. Бабаня, как обычно по дням рождения неродных людей, лежала с головной болью и к гостям не вышла. Через час, набравшись до нормы свободы, Геник потерял к дочке интерес и отправился в путешествие по квартире классика, покойного мужа вдовы Дурново. Любовь Львовна в такие принципиально напряженные для нее даты, оставаясь в комнате одна, занималась единственно успокаивающей ее оздоровительной процедурой. Она проверяла секретные бумажки в потайных местах для того, чтобы перейти к главной и мучительно-счастливой процедуре — перекладыванию драгоценной коробочки на вновь изобретенное место…
До бабкиной спальни Генька добрался сразу после того, как сунул нос в ванную и загасил там в раковине окурок. Он приоткрыл дверь, обнаружил там незнакомку и вошел без тени сомнений внутри готового к приключениям проспиртованного организма…
Любашу, первую Левину жену, и Генриха молодым Казарновским не удавалось свести в единое пространство в течение целого года после данного Левой матери обещания соединить двух безнадежных разведенцев воедино. То стеснялась Любаша, то был в очередном запое Геник и плохо понимал, чего от него хотят:
— На какой твоей Любе я должен жениться? — никак не мог уразуметь он. — На моей жене, что ли? Или на твоей жене? Так ведь это она и есть. Люба.
В тот раз, казалось, все совпало самым удачным образом: вариант дня рождения Маленькой устраивал всех. Любаша пришла на час позже — собиралась с духом, а когда собралась, выяснилось, что тушь для ресниц высохла необратимо. Пришлось сначала решать вопросы красоты, а уж затем отправляться на «Аэропорт», по знакомому адресу Геника хватились как только раздался звонок в дверь. На этот раз он ничего не знал, поскольку согласно умыслу Казарновских не был заранее предупрежден о сватовстве и его необходимо было подготовить на всякий случай, чтобы не напился больше, чем требовала жениховская ситуация. Однако Геньку все-таки упустили: и по количеству выпитого, и в географическом смысле. Любаша была такой же, как и тогда, при разводе в семьдесят пятом: преимущественно в сером, тихой и на все согласной размазней в больших очках.
«Те же самые, — отметил Лева. — Права все же мать бывает иногда, точнее не скажешь», — подумал он и поцеловал бывшую жену в щеку. Та зарделась и поэтому сразу понравилась Любе. Она протянула ей руку и сказала:
— Предлагаю дружить. — Потом приобняла гостью и добавила на ухо: — Даже если и с Генькой не выйдет.
Генриха, однако, в квартире не было, хотя следы имелись — пропахшая табаком и другим несвежим куртка так и висела на спинке кресла. Быстрый обход квартирных площадей результатов не дал никаких, кроме обнаруженного в раковине раздавленного окурка. На этом поиски были прекращены, и участники
