или же нет, и они предпримут изучение города. Люди, более чем вероятно. По временам кажется, что наш вид имеет почти фатальную привязанность к прошлому.
— Я могу нести оба тюка, — сказал Никодимус, — и книгу тоже. Несите этот кувшин, вам нельзя себя обременять.
Хортон ухмыльнулся.
— Я страшно боюсь где-нибудь по дороге за что-нибудь зацепиться. Я не могу этого позволить. Я взял Пруд под опеку и не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось.
Никодимус сощурился на кувшин.
— У вас там его не много.
— Достаточно, вероятно, пузырька, пригоршни его было бы вполне достаточно.
— Я не совсем понимаю, зачем все это, — заметил Никодимус.
— Я тоже, — ответил Хортон, — кроме того у меня чувство, будто я несу кувшин друга, а там, в завывающей дикости космоса, человек не может просить ничего большего.
Никодимус встал с кучи хвороста, на которой сидел.
— Берите кувшин, — сказал он, — а я взвалю на себя остальное. Больше нас здесь ничего не держит.
Хортон даже не двинулся, чтобы взять кувшин. Он стоял там, где и был, и не спеша оглядывался.
— Я чувствую, что мне этого не хочется, — сказал он. — Словно осталось еще, что-то сделать.
— Вам недостает Элейны, — сказал Никодимус. — Славно было бы, будь она с вами.
— И это тоже, — согласился Хортон. — Да, мне ее недостает. Трудно было стоять и смотреть, как она уходит в тоннель. И кроме того, есть он, — Хортон указал на череп, висящий над дверью.
— Мы не можем его забрать, — сказал Никодимус. — Этот череп рассыпется от прикосновения. Он и там-то провисит не долго. Когда-нибудь подует ветер…
— Я не это имел в виду, — сказал Хортон. — Он был здесь один так долго. А теперь мы снова оставляем его в одиночестве.
— Плотоядец остался здесь, — сказал Никодимус.
Хортон с облегчением согласился:
— Верно. Об этом я не подумал.
Он нагнулся и поднял кувшин, заботливо прижав его к груди. Никодимус взвалил на спину тюки и сунул под мышку книгу. Повернувшись, он направился вниз по тропе; Хортон последовал за ним.
У поворота Хортон повернулся и посмотрел назад, на греческий домик. Хорошенько ухвативши кувшин рукой, он поднял другую прощальным жестом.
Прощай, сказал он без слов, мысленно. Прощай, старый штормовой альбатрос — храбрец, безумец, затерянный.
Быть может, то была игра бликов света. А может что-то еще.
Но в любом случае, как бы то ни было — Шекспир подмигнул ему со своей позиции над дверью.
