казалось, что все смотрело иначе, как будто не просто, а с умыслом. Краска на доме показалась ему не желтою, а оранжевою, свет в комнатах не белым, а радужным, столы, диваны и стулья расставленными слишком симметрически, будто в ожидании какого-то происшествия; Порфирий Петрович крякнул значительнее обыкновенного, Софья Григорьевна, улыбаясь, как-то пошевелила ноздрями, а Тисочка как будто закрыла руками лицо, когда убегала из комнаты.
— Очень приятно, — сказал Порфирий Петрович, усаживая гостя на диван.
— Я получил место-с, — пролепетал Вологжанин.
— Слышал, слышал… и поздравляю! вчера об этом говорили в клубе… очень приятно!
— Теперь вы, стало быть, наш? — любезно присовокупила Софья Григорьевна.
— Желал бы-с… — отвечал Вологжанин, едва дыша.
— Что ж, очень приятно, — заметила Софья Григорьевна.
Но Вологжанин решительно не знал, как ему приступить к главному предмету. Он мялся и ворочался на диване, неоднократно даже разевал рот и откашливался, но когда приходилось пустить в ход язык, последний решительно не мог сделать ни шагу. Хозяева, с своей стороны, вероятно также по сочувствию, были как-то особенно неразговорчивы, и вследствие того между собеседниками длилось томительное молчание, в продолжение которого Порфирий Петрович в десятый раз отбарабанил пальцами по ручке дивана любимую свою песню о чижике.
— Порфирий Петрович! мне необходимо с вами переговорить! — сказал наконец Иван Павлыч, вставая с кресла.
— Очень приятно! — отвечал Порфирий Петрович, — не угодно ли пожаловать в кабинет!
Пришли в кабинет и уселись; но Иван Павлыч не почувствовал от того себя легче. Он уперся глазами в землю и бесплодно бил такт шляпою о колени.
— Так вы наконец получили желаемое место? — ласково спросил Порфирий Петрович.
— Точно так-с… я, признаюсь вам, потому особенно этому рад, что есть одно обстоятельство…
— Да, это место очень хорошее… Надо только распорядиться умеючи, и тогда даже семейному человеку можно прожить на этом месте безгорестно… У вас есть еще, кажется, именьице в Костромской губернии?
— Как же-с, и прекраснейшее! усадьба стоит на самой реке, впереди луга расстилаются, сзади лес синеет… словом, со всех сторон вид самый веселый!
— Это очень приятно! Ведь вот, казалось бы, какая от того прибыль, что, например, вид веселый? доходу от этого не прибывает, и вообще существенных выгод никаких, а для души все-таки очень полезно!.. Ну, и кажется, у вас этак душ с полтораста там есть?
— Нет-с, сто; в последние холерные годы…
— Скажите пожалуйста! стало быть, она сильно свирепствовала в ваших местах?
— И преимущественно в моем именье-с… Вы представить себе не можете, до какой степени легко умирал народ! Зато земля у меня отличнейшая, Порфирий Петрович, и урожай поистине необыкновенный! Зерно, можно сказать, почти никакой обработки не требует: бросят его просто на землю, а оно уж и даст урожай!
— Это приятно: но ведь там у вас сторона, по преимуществу, лесная, так и доход, я полагаю, главнейшим образом от этой статьи поступать должен?
— Как же-с; у меня тысячу десятин отличнейшего леса, и смело могу сказать, что ни одного дурного бревна не найдете: все один к одному!
— Это очень приятно; ну, так стало быть…
— Порфирий Петрович! — сказал Вологжанин, внезапно вставая, — я осмеливаюсь просить вас сделать счастие всей моей жизни! покуда я не был уверен в себе, покуда не получил известия о месте, я не смел…
— Что ж, нам очень приятно, — отвечал Порфирий Петрович, вставая в свою очередь и сжимая руку Ивана Павлыча, — сколько я мог заключить…
Порфирий Петрович направился к двери, вероятно, с целию кликнуть Софью Григорьевну, но внезапно остановился, как будто припомнив нечто. Он воротился на прежнее место и несколько времени молча переминался с ноги на ногу.
— Вам, конечно, известен капитан Махоркин? — спросил он наконец.
Вологжанин кивнул головой в знак согласия.
— Этот ужасный человек, — продолжал Порфирий Петрович, — причиною многих зол в моем семействе. То есть вы не подумайте, чтобы дочь моя… нет! в этом отношении я совершенно счастлив и убежден, что она и до сих пор в том же виде, в каком вышла из рук творца… но он смутил мое семейное счастие! верите ли, что я ни одной ночи не могу уснуть спокойно, с тех пор как узнал его. Странно сказать, а между тем это действительная правда, что он каждую ночь шатается под окнами моего дома и распевает песни, по-видимому неблагопристойного содержания!
— Это, мне кажется, от того происходит, Порфирий Петрович, что вы снисходительно обращаетесь с ним! — заметил Вологжанин, — на вашем месте я просто велел бы вашим людям поймать его ночью и… поступить с ним, как с человеком неблагонамеренным.
— Но вы, стало быть, не имеете никакого понятия о сверхъестественной его силе? Притом же он ходит всегда с железною палкой в руках, и нет повода думать, чтобы при нем не было даже огнестрельного оружия… нет, вы еще не знаете, что это за ужасный человек!
— Но если, с одной стороны, действия Махоркина так настоятельны, а с другой, нет средств ввести его в пределы законности, то я, право, не могу придумать… это ужасно прискорбно, Порфирий Петрович!
— Одно только средство я могу предложить, но теперь я не решусь без вашего согласия… Средство это заключается в том, чтобы дочь моя сама… да, сама усовестила его и высказала ему несообразность его поведения…
— Но, согласитесь сами, Порфирий Петрович, если взять, с одной стороны, необузданность Махоркина, с другой, невинность Феоктисты Порфирьевны…
— Дурных последствий не будет! я с Софьей Григорьевной будем стоять за дверьми…
— Если так, то конечно… Но ежели он не внемлет?
Порфирий Петрович стал в тупик. Что, в самом деле, ежели он не внемлет? Воображению его представлялись картины горестного свойства, между которыми самая утешительная изображала Махоркина, пожирающего Тисочку одним глотком.
— Однако ж попробуем, — сказал Вологжаиин.
Порфирий Петрович вздохнул свободнее. Он был в таком безнадежном положении, что малейшее поощрение постороннего лица уже представлялось ему как признак несомненного избавления от ниспосланной ему напасти.
— Стало быть… по рукам! — сказал он, повеселев.
Затем оба вошли в гостиную, где ожидала их Софья Григорьевна все в том же положении, в каком они оставили ее перед уходом в кабинет.
— Иван Павлыч сделал нам честь, — сказал Порфирий Петрович, подводя Вологжанина за руку.
— Очень приятно, — отвечала Софья Григорьевна. — Тисочка! ты можешь войти, душечка.
Иван Павлыч, как и следовало, поцеловал руку у будущей maman. В это время Тисочка, по обыкновению, кубариком подкатилась к родителям.
— Иван Павлыч делает тебе честь, — сказала ей Софья Григорьевна, любезно улыбаясь.
— Очень приятно, — отвечала, приседая, Тисочка, нисколько не изменившись в лице и не шевельнув ни одним мускулом.
Иван Павлыч поцеловал руку и у нее.
— Ну, стало быть, можно вас поздравить… очень приятно! — произнес Порфирий Петрович, — поздравляю!
Последовали взаимные поздравления и лобызания, после чего начался совершенно родственный и интимный разговор.
— Надо, Порфирий Петрович, представить Ивана Павлыча папеньке Григорию Семенычу, — сказала Софья Григорьевна, — и познакомить с дяденькой Семеном Семенычем и сестрицей Людмилой
