Том 4. Произведения 1857-1865

Те же и Василиса Парфентьевна и Мавра Григорьевна

(вбегают испуганные).

Василиса Парфентьевна. Что такое? что еще случилось?

Прокофий Иваныч (бросив Живновского, мечется по комнате). Портного! цирульника! (Рвет себя за бороду.) Да возьмите вы ее, ешьте вы ее… Лошадь скорее! шапку! где моя шапка?

Василиса Парфентьевна. Да образумься: куда ты бежать-то хочешь?

Прокофий Иваныч (останавливаясь). Куда бежать?.. Господи! и бежать-то некуда! зарезали меня! погубили!

Занавес опускается.

Действие II

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Фурначев, статский советник, 55 лет.

Настасья Ивановна, жена его, 30 лет.

Прокофий Иваныч.

Лобастов.

Анна Петровна Живоедова, 40 лет, сирота, из благородных, живущая в доме старика Пазухина в качестве экономки.

Лакей.

Сцена I

Театр представляет кабинет статского советника Фурначева. Посреди сцены большой письменный стол, на котором во множестве лежат дела и бумаги. По стенам несколько кресел, а налево от зрителей диван; мебель обита драдедамом; в одном углу шкаф, в котором расставлены: Свод законов и несколько других книг. В средине комнаты дверь. Семен Семеныч, одетый в халат, сидит за письменным столом, углубившись в чтение «Московских ведомостей». Фурначев принадлежит к разряду тех людей, которых называют солидными; он большого роста, с приличным чину брюшком, ходит прямо, говорит медленно и с достоинством; манеры и движения имеет начальственные.

Фурначев (прерывая чтение). Итак, в настоящем году следует ожидать кометы!^* Любопытно бы, однако ж, знать, что предвещает это знамение природы? Гм… Комета, сказывают, будет необыкновенная, с чрезвычайным хвостом… Стало быть, хвостом этим и землю задеть может… странно! что ж тогда предположения человеческие? Иной копит богатства вещественные, другой богатства душевные, один плачет, другой смеется… бьются, режутся, проливают кровь, разрушают города и вновь созидают… и вот! Иной философ утверждает, что мир — вода, другой, что мир — огонь, и что же из всего этого вышло? Только та одна истина, что человеческому мышлению предел положен! Однако эта комета неспросту… что-то будет? Если война будет, то, должно быть, кровопролитная, потому что и комета необыкновенная… Во всяком случае, рекрутский набор будет… (Вздыхает.) Мудры дела твоя, господи! так-то вот все дела человеческие на практике к одному концу приводятся: там, в небесных сферах комета совершает течение, на концах земли кровь проливается, а в Крутогорске это просто-напросто рекрутский набор означает!

Слышен стук в дверь. Кто там?

Голос за дверью. Это я, душенька.

Фурначев. Можешь войти, Настасья Ивановна.

Сцена II

Фурначев и Фурначева (дама еще не старая и очень полная; одета по-домашнему в распашной капот).

Настасья Ивановна. Я, душечка, к тебе.

Фурначев. Что ж, милости просим, сударыня.

Настасья Ивановна. Я, душечка, думала, что ты заперся и деньги считаешь.

Фурначев (с скрытою досадой). Рассудительный человек никогда таким вздором не занимается, потому что во всякое время положение своих дел знает… Рассудительный человек досуги свои посвящает умственной беседе с отсутствующими. (Указывает на «Московские ведомости».)

Настасья Ивановна. Будто ты уж никогда и не считаешь деньги?

Фурначев. Что ж тебе угодно, сударыня?

Настасья Ивановна. А я, душечка, на тебя поглядеть пришла. Сидишь все одна- одинешенька, никакого для души развлеченья нет.

Фурначев. Скоро вот комета будет.

Настасья Ивановна. Что ж такое это за комета?

Фурначев. Звезда небесная, сударыня. Является она в годины скорбей и испытания. В двенадцатом году была видима… тоже при царе Иване Васильиче в Москве явление было… звезда и хвост при ней…

Настасья Ивановна. Да уж хоть бы комета, что ли, — скука какая!

Фурначев. Вот вы, сударыня, женщины, все так: вам бы только поегозить около чего-нибудь, а там что из этого выйдет, хоть даже народное бедствие, — вам до этого дела нет. Правду говаривали старики, что женщина — гостиница жидовская.

Настасья Ивановна. За что ж ты ругаешься-то, Семен Семеныч? Конечно, лучше на комету посмотреть, нежели одной в четырех стенах сидеть… Ты лучше скажи, был ты у папеньки?

Фурначев. Был, сударыня.

Настасья Ивановна. Ну, что ж, умирает?

Фурначев. Умирал было, да вдруг опять жив и здоров сделался.

Настасья Ивановна (зевая). Господи! скука какая! целый вот век умирает, и все не умрет! Как это ему еще жить-то не надоело!

Фурначев. А я все-таки тебе скажу, что у тебя язык только по-пустому мелет. Конечно, если б Иван Прокофьич духовную в нашу пользу оставил… (спохватись) то и тогда бы не следовало желать смерти родителя.

Настасья Ивановна. Будто ты уж и не желаешь папенькиной смерти! Хошь бы при мне-то ты об добродетели не говорил!

Фурначев. Добродетель, сударыня, украшает жизнь человеческую; человек, не имеющий добродетели, зверь, а не человек!.. Разумеется, если б почтеннейший Иван Прокофьич этак вдруг богу душу отдал, то есть без размышления, как птицы, например, небесные, ну, тогда, конечно, Христос бы с ним: пожил человек, свое дело исполнил!

Настасья Ивановна. А все-таки ты, стало быть, папенькиной смерти желаешь!.. (Зевает.) А на что тебе деньги? только согрешенье с ними одно!

Фурначев. Деньги, сударыня, всякому человеку надобны… Даже нищий на улице стоит, и тому деньги надобны: потому он и руку Христовым именем протягивает!

Настасья Ивановна. Дети, что ли, у тебя есть? Так вот, только бы нахапать побольше, а зачем и сам, чай, не знаешь.

Фурначев углубляется в чтение газеты. Даже противно смотреть на тебя, какую ты из-за денег личину перед папенькой разыгрываешь! Если б еще своих не было! Кому-то ты их оставишь, как умрешь?

Входит лакей.

Лакей. Анна Петровна приехала.

Фурначев. Проси.