известного нравственного принципа, в существе своем ложного, но поражающего наблюдателя своею суровостью, не допускающею никаких уступок и соглашений.
«Странники, — говорит преосвященный Макарий, автор «Истории русского раскола» (стр. 280– 283), — принимая все начала беспоповщины, смотрят на церковь русскую, как на отступническую, еретическую, и веруют, будто антихрист уже пришел и царствует на земле… Посему — единственным путем ко спасению эти сектанты почитают не только совершенное отчуждение от русской церкви, но вместе совершенное непризнание над собой царской и всякой земной власти и, при невозможности бороться с нею, бегство от антихристова владычества, удаление от семейства, общества, от подчинения каким бы то ни было гражданским законам и
Как ни уродливыми, как ни бессмысленными кажутся нам такие противообщественные стремления, тем не менее мы должны сознаться, с одной стороны, что в основании их все-таки положено убеждение, выходящее из ряду обыденных, узких убеждений, и это убеждение, несмотря на свою крайнюю односторонность, носит в себе такие несомненные зачатки энергии, что даже та бесплодная сфера, в которой вращается эта мощная сила, не может окончательно притупить ее, а с другой стороны, что принцип сам по себе весьма почтенный, не будучи сдержан и смягчен цивилизацией, неминуемо влечет, в крайнем своем выражении, к проявлениям безобразным и противоестественным.
Где же причина, породившая это суровое воззрение на жизнь, это одностороннее убеждение, которое заставляет смотреть на земное существование, как на временное странствование, почти как на невольное преступление, искупляемое только целым рядом подвигов, нередко столь громадных, что невольно удивляешься той свежей девственной мощи, которая одна в состоянии подъять их? Но вместе с тем, где же кроется и та причина, которая всю эту мощь, всю эту силу ставит как бы ни во что, которая заставляет ее растрачиваться в бесплодных стремлениях к чему-то суетному и призрачному?
Мы несколько раз в продолжение настоящей статьи произнесли слово «раскол». Явление это, составляющее неотъемлемую принадлежность русской почвы и принявшее в «Сказании» о. Парфения живой и отчетливый образ, требует более подробного раскрытия, которое, быть может, и даст нам возможность разъяснить те вопросы, которые кажутся нам загадочными.
Известие из Полтавской губернии
На днях мы получили из Полтавской губернии известие о скандале, происшедшем между мировым посредником Григорием Павлычем С. и помещиком Александром Павлычем Б. Статья, трактующая об этом деле, подписана псевдонимом «Не тронь менѐ» и напечатана в «Современнике» быть не может, во-первых, потому, что она очень многословна для такого простого дела, во-вторых, потому, что слишком резко идет вразрез требованиям грамматики (вероятно, это последнее происходит от того, что она переписана не совсем грамотным переписчиком), и в-третьих, потому, что г. «Не тронь менѐ», очевидно, искажает факты. Но мы не считаем себя не вправе передать здесь содержание этой статьи, тем более что скандал, о котором здесь идет речь, представляет факт не новый и далеко не уединенный. Впрочем, мы оговариваемся, что передаем только сущность дела, а не подробности его; эти последние слишком важны, чтоб можно было основываться на одних показаниях г. «Не тронь менѐ». Дело в том, что в частный дом помещика З., во время обеда, происходившего по случаю введения в имении З. уставной грамоты, ворвался помещик Б., обругал посредника С. мерзавцем и вором, бросил ему в лицо зажженную сигару и в довершение всего (приводим здесь подлинные слова корреспондента) «схватил посредника Григория Павловича С. одною рукою за волосы, другою колотил по зубам; потом, бросивши его на пол, еще повторил ту же самую зубную операцию. Михаил Иваныч Б. (письмоводитель посредника) и сам хозяин З. бросились оборонять С.; последний из них, то есть З., от испуга упал в обморок, дамы (так тут и нежный пол присутствовал?) подняли крик. Посредник С., лежа в объясненном положении, стремился сделать выстрел из револьвера, но Степан Б. (брат дантиста Александра Б.) вырвал из рук таковый (истинно братская любовь!), а у него вырвала из рук какая-то дама»…
Таков факт. Мы не будем слишком много распространяться об нем, не будем даже пускаться в подробную характеристику его. Полагаем, что ни с чьей стороны не встретим особенного противоречия, если просто назовем поступок полтавских наездников диким, постыдным и даже не найдем в нем ничего обидного для г. С. Обижаться подобными выходками, по нашему мнению, было бы столь же неосновательно, как и претендовать на какой-нибудь локомотив, который нет-нет да и оторвет кому-нибудь руку или ногу, а быть может, и голову. Что с него возьмешь?
Для нас факт этот важен не столько сам по себе, сколько в связи с другими подобными же фактами, о которых, к сожалению, нередко заявляется в русских газетах. Он важен для нас, сверх того, по предмету, который его возбудил и против которого он направлен. Одним словом, нам хотелось бы уяснить в этой истории некоторые пункты, которые кажутся несколько темными.
Почему мировые посредники возбуждают против себя такое ожесточенное преследование?
Вследствие каких причин сделалось возможным проявление протестов в виде физического насилия и во имя каких принципов допускается подобное проявление?
Какого рода поучительный пример в будущем можно извлечь из этого факта?
Ни для кого не тайна, что та часть русского общества, которая называет себя цивилизованною, находится в настоящее время в некотором волнении чувств. «Звон вечевого колокола раздался — и дрогнули сердца новгородцев!» — сказал некогда Карамзин; то же самое действие произвело на сердца россиян уничтожение крепостного права. Произошел раскол в той самой среде, которая наиболее заинтересована этим вопросом; явились так называемые крепостники и так называемые эмансипаторы, явились ретрограды и либералы; отцы не узнали детей, дети не узнали отцов. Все это сгруппировалось в великом беспорядке около крестьянского вопроса, все это усиливалось вырвать вопрос из рук неприятельской партии и поближе прибрать к себе. Не надо ошибаться: в основании всей этой разладицы лежит крестьянский вопрос, один крестьянский вопрос, и ничего больше; все эти коммунизмы, сепаратизмы, нигилизмы и проч. — все это выдумано впоследствии, все это только затейливые и не совсем невинные упражнения, сквозь которые проходит один мотив: упразднение крепостного права.
Следовательно, причина огорчения понятна; не нужно также много проницательности и для того, чтобы наперед угадать, в каком порядке расположатся враждующие стороны, где станут так называемые крепостники и ретрограды и где — так называемые эмансипаторы и либералы. Первые, как огорченные, будут, натурально, стараться проявить это огорчение на практике; вторые — будут с кротостью переносить таковые проявления, дабы несвоевременною раздражительностью не повредить торжеству самого
