принципа… Одним словом, выкажут не только похвальное самоотвержение, но и неслыханное гражданское презрение к целости собственных своих боков.
Положения 19 февраля вызвали к деятельности в особенности много молодых людей. Это и естественно. Такая существенная реформа, как отмена крепостного права, тогда только может идти успешно, когда люди, на долю которых выпало практическое ее проведение, суть вместе с тем и люди, искренно ей сочувствующие. Очевидно, что сочувствием такого рода не может обладать тот, кто, так сказать, всласть напитался крепостным правом, кто проникся не только наружными красотами его, но и тем тончайшим эфиром, который присутствует в самых сокровенных его тайниках. Для него реформа представляет совсем иной склад жизни, совсем иной строй понятий; здесь всё для него и враждебно и неприветно, все говорит непонятным для него языком. Совсем не таковы отношения молодого поколения к этому делу. Оно не может иметь естественно-сочувственных отношений к упраздненному праву уже по тому одному, что практически не вкусило от плодов его: не успело. Для него не может даже существовать тех сложных и разнообразных причин любви, какие существуют для «людей старых порядков». Его понятия о сословном гоноре (если и сохраняются еще в нем такие понятия) держатся на иной почве, питаются иными соками; они умереннее уже потому, что не раздражаются всегда присущими воспоминаниями о древнем великолепии. Таким образом, делается ясно, что крепостниками пылкими, ретроградами пламенными могут быть только «люди старых порядков»; ясно также, что все надежды законоположений 19 февраля должны покоиться исключительно на молодом поколении, которое, естественно, ему сочувствует.
Так оно случилось и на практике. «Люди старых порядков» внезапно почувствовали себя отодвинутыми на задний план; «люди новых порядков» внезапно же выдвинулись вперед. Понятно, что если это могло поощрить последних, то отнюдь не могло обрадовать первых. Тут на помощь общему враждебному чувству, зароненному, собственно, упразднением крепостного права, явилось еще уязвленное самолюбие, явилось сознание о насильственном устранении от жизни в такую пору и в таком деле, в котором жажда жизни дает себя чувствовать с особенною силою…
Тем не менее «люди новых порядков» скоро почувствовали, что энтузиазм, который они выказывали, едва ли не преждевременен, а «люди старых порядков» догадались, что дело их совсем не в таком отчаянном положении, как казалось с первого взгляда.
Для того чтобы объяснить себе причину этой перемены, скажем здесь несколько слов об отношениях молодого поколения к великому делу, которое провело такую резкую черту между нашим прошедшим и нашим настоящим. Положение «детей» очень странное. Ни в какой среде основная мысль положений 19 февраля не встречала такого горячего сочувствия, как в среде «детей», и ни на кого не сыплется со всех сторон (даже и с той стороны, откуда всего менее можно было бы этого ожидать) столько упреков, сколько сыплется их именно на молодое поколение. Нигде не проявлялось такой страстной жажды служить делу именно в духе положений 19 февраля, ниоткуда не пришло столько деятелей для нового дела, сколько пришло их из рядов именно молодого поколения, и ничья жажда не была столь мало удовлетворена, ничьим надеждам не предстояло столь решительного и горького разочарования.
Откуда это, милые молодые люди? или вы не прилежно занимаетесь?
Нет, они прилежны; они до такой степени прилежны, что даже немного идеальничают. Приступая к своему делу, они впадают в тон г. Громеки: чего-то трепещут, перед чем-то проникаются благоговением, закатывают глаза и даже подпевают тем кисленьким тенором, которым имеют обыкновение петь очень влюбленные пономари. Прилежание их примерное, преданность делу бескорыстная и беззаветная, честность самая строгая; стало быть, с этой стороны упрекнуть их нельзя.
Но, может быть, они зарываются? может быть, они завлекаются какими-нибудь тенденциями, идут дальше, нежели идет само положение?
Нет, и этого сказать нельзя. Журналы и газеты, в изобилии передающие публике решения, состоявшиеся в мировых учреждениях по разным делам, и преимущественно по разным жалобам, свидетельствуют положительно, что, за малыми исключениями, не только закон уважается, но не допускается даже самомалейшего отступления от буквы его. Зная враждебность окружающей их среды, молодые мировые посредники действуют с осторожностью и благоразумием весьма похвальными, за исключением разве павлоградского посредника Р., о котором пишет в «Нашем времени» г. Герсеванов, будто бы он, как человек молодой и неопытный,
А предубеждения против молодых мировых посредников все-таки существуют, и притом не только в тесной сфере так называемых крепостников, но и там, где, по-видимому, не должно бы и быть подобных предубеждений. Газета «Голос», неизвестно кем вдохновленная, уверяет, что это происходит от того, что посредники мало проникаются мнением благоразумного большинства («Голос», 1863 г., № 3). Но «Голос», очевидно, забывает, что большинства, и в особенности благоразумного, еще у нас и не отыскано и что то, что он называет большинством, в сущности, совсем не большинство, а уединенная корпорация, в последнее время сошедшая на степень секты.
Нам кажется, что причина разлада заключается вовсе не в недеятельности или недобросовестности молодых мировых посредников и даже не в том, что они не проникаются мнением какого-то благоразумного большинства, а в том просто, что всякое истинное жизненное явление имеет свою неумолимую и неотразимую логику. Есть факты, про которые можно сказать: не человек обладает фактом, а факт человеком; есть факты, которые стирают жизнь целых поколений и выдвигают вперед совершенно новые, доселе прятавшиеся по закоулкам и захолустьям основы жизни. Они, в самом существе своем, уже заключают зерно бесконечного и безостановочного развития; этого развития нельзя остановить, как нельзя остановить логического развития мысли: если не допустишь другого досказать эту мысль, сам невольно ее доскажешь, или выищутся другие «другие», которые ее доскажут.
Вот эта-то неотразимость последующего развития, собственно, и внушает опасения, хотя мы и сами не всегда сознаем ясно, что именно нас тревожит. Нам хотелось бы, чтоб явление остановилось в одном положении, а оно развивается, оно хочет исчерпать все последствия, которые естественным образом из него вытекают.
Нам хотелось бы, подобно Иисусу Навину, сказать: стой, солнце, не движься! а солнце все-таки движется, то есть не солнце, а земля (эту оговорку мы делаем, собственно, для «Русского вестника», чтоб он не обвинил нас в невежестве).
И вот мы сердимся и, не будучи в силах совладать с самым явлением, не имея возможности остановить его развития, сваливаем всю вину на лица, которые к нему случайным образом прикосновенны. Ясно, что мы ошибаемся, ясно, что обвиняемые не только не управляют явлением, но, скорее всего, сами идут за ним, но потребность придираться, потребность обвинить и заподозрить кого бы то ни было так велика, что мы уж не рассуждаем и даже боимся рассуждать.
Во всяком случае, антагонизм существует, а недоверие к действиям мировых посредников (преимущественно молодых) выражается и часто, и ярко. Мы уже не говорим о формальных жалобах: жаловаться, конечно, всякий имеет право, хотя бы и без разумного основания, но не можем пройти молчанием протестов, которые для выражения своего нашли удобным избрать форму положительного насилия.
В последнее время примеров такого насилия рассказано в наших журналах три, один за другим.
Первый пример передан нами выше.
Второй пример рассказан в 3 № «Голоса» за сей год. Дело заключается в том, что дворяне Сердобского уезда в особенности недовольны действиями мировых посредников Оз — на и Кр — ского. Г-н Оз — н жалуется, что в зале сердобского городского клуба к нему подходили некоторые помещики и, громогласно выражая свое неудовольствие на его бездействие и нерадение к своим обязанностям, просили его выйти в отставку. Г-н Кр — ский жалуется, что его не только просили выйти в отставку, но один помещик, «из отставных военных», вызвал его на дуэль. «Сердобский обыватель», который это описывает, хотя и оговаривается, что все это очень преувеличено, однако что-нибудь да было же в этом роде, коль скоро сам сердобский уездный предводитель, г. Ст — в, встревожился и, в качестве председателя уездного мирового съезда, писал к начальнику Саратовской губернии, что он находит невозможным открыть мировой
