программе Гоголя. Как и Гоголь, Салтыков видит гуманистический смысл искусства и, в частности, театра прежде всего «в том, чтобы напомнить человеку, что он человек».
Статьи серии «Петербургские театры» представляют интерес и как произведения конкретной театральной критики Салтыкова, и как документы эстетического наследия писателя. В них продолжена разработка принципов реалистического искусства, сформулированных Салтыковым в программной статье 1856 г. «Стихотворения Кольцова».
Раздумья Салтыкова о роли мировоззрения и «общественном значении писателя», о необходимости идеала, его мысли о революционной природе драматического конфликта («содержание драмы может составлять исключительно протест»), о натурализме и реализме, о важности психологического анализа («одна из главных обязанностей художника заключается в устройстве внутреннего мира его героев»), развитые в третьей статье (о «Горькой судьбине» Писемского), его последовательно демократическое толкование народности, национальности и общечеловеческого смысла искусства (в статье четвертой) — являются образцами революционно-демократической эстетики шестидесятников.
Одна из сквозных публицистических тем статей «Петербургские театры» — полемика со сторонниками «чистого искусства». Основополагающий тезис критика: искусство не может быть свободным от насущных социальных интересов народа, иначе оно оборачивается не добром, а злом, становится орудием реакции, а не передовых сил общества. «Искусство, — утверждает Салтыков, намеренно утрируя свою мысль, — отвращая взоры человечества от предметов насущных и земных… оказывает полиции услугу; полиция… оказывает искусству покровительство».
Театрально-критические статьи Салтыкова, как и все другие произведения его пера, насыщены общественно-политическим материалом текущей современности. В них нашла свое отражение борьба лагеря революционной демократии с крепнувшей послереформенной реакцией — политической и общественной — и непосредственно связанные с этой борьбой бурные идеологические споры начала 60-х годов: полемика «Современника» с «Русским словом» вокруг тургеневского романа «Отцы и дети» и вопроса о «новом герое»; полемика «Современника» с почвенническими журналами «Время» и «Эпоха»; споры о либерализме, о материализме и идеализме и т. п.
Салтыков придавал серьезное общественное значение своим «театральным» статьям. Позднее он возобновит свои театрально-публицистические выступления под той же рубрикой «Петербургские театры» в журнале «Отечественные записки».
Впервые — в журнале «Современник», 1863, № 1–2, отд. II, стр. 177–197 (ценз. разр. — 5 февраля). Без подписи. Авторство указано А. Н. Пыпиным («М. Е. Салтыков», СПб. 1899, стр. 236) и подтверждено публикацией документов конторы «Современника» («Литературное наследство», т. 13–14, стр. 64, и т. 53– 54, стр. 258). Автограф неизвестен.
Сохранились неправленые гранки набора статьи для «Современника» (ИРЛИ). По ним восстанавливаются следующие места, опущенные в журнальной публикации, вероятно, по цензурным причинам:
Восстановлен эпитет
Восстановлен конец первого абзаца, со слов: «Или они думают применять?..»
Восстановлены слова (набраны курсивом) в конце первого абзаца: «да ведь этак скоро Палкин трактир,
— 181. В первом абзаце восстановлены слова (набраны курсивом): «…и мороз мог бы
На этой же стр. восстановлен заключительный абзац — постскриптум.
Не восстановлены купюры, сделанные, очевидно, автором с целью сокращения. На стр. 173, во втором и третьем абзацах, перечень пьес был длиннее:
«Сошлюсь на возобновление таких пьес, как «Ермак Тимофеевич», как «Маркитантка»,
Сошлюсь на постановку таких пьес, как «Новгородцы в Ревеле»,
С упадком после 1862 г. освободительного движения, петербургскую казенную сцену наводнил поток верноподданнических пьес — старых и новых, «антинигилистических».
Салтыков остановился на комедии Ф. Н. Устрялова «Слово и дело», чтобы рассмотреть ее в ряду других «самоновейших произведений положительного нигилизма». Такую оценку он дал позднее, в 1868 г., пьесе Н. И. Чернявского «Гражданский брак» (см. т. 9 наст. изд.), говоря в связи с ней о «расцвете» целой школы, отличающейся «благонамеренностью дерзновения». Сторонники этой школы «проводят ту мысль, что в настоящее время не отрицать и обличать, а «любить» должно. И вот они принялись «любить» и отыскивать в русской жизни так называемые положительные стороны». Начало «расцвета» этой «необулгаринской» школы Салтыков датировал 1862 г., так что приведенная характеристика полностью относится и к пьесам Устрялова «Слово и дело» (1863) и «Чужая вина» (1864).
Как пишет С. А. Макашин, Устрялов в своих пьесах с позиций либерала «стремился противопоставить «отрицательным» героям «нигилистической» литературы (в первую очередь Рахметову) «положительный» тип новейшего «русского деятеля»[152]. В своей первой пьесе «Слово и дело» Устрялов пробовал «выпрямить» и «улучшить» образ «нигилиста», предлагая смягченную версию темы тургеневского Базарова. На это указывала печать еще перед премьерой Александринского театра. 9 ноября 1862 г. газета «Современное слово» извещала: «12 ноября… идет новая пьеса соч. г. Устрялова «Слово и дело». Пьеса эта есть как бы продолжение романа г. Тургенева «Отцы и дети», в которой автор сделал из Базарова самую симпатичную личность наперекор ярых врагов нигилизма. Искренне пожелаем полного успеха новой пьесе»[153].
Устрялов пытался создать положительный образ представителя современной молодежи и сделал «нигилиста» поборником «скромного», «незаметного» труда или, как иронизирует Салтыков, труда «ни для кого не подозрительного». Другими словами, Устрялов задумал — и этот замысел сразу разглядел Салтыков — противопоставить своего «положительного» Вертяева «отрицательному» Базарову. «Личность Базарова до того заинтересовала меня, — вспоминал потом Устрялов, — что долго не выходила из моей памяти, и тогда-то, совершенно случайно, в голове моей из этого первообраза создался другой тип, другая личность, которая более подходила к моим воззрениям, была более для меня понятна, — и этот образ, переработанный моими задушевными убеждениями, выразился в Вертяеве…»[154]
Салтыков в статье «Петербургские театры» разоблачает объективную фальшь этой попытки, осмеивает чуждое революционной демократии вульгарное понимание проблемы положительного героя, называет Вертяева «новым Молчалиным», «верящим в мыло». И позднее сатирик возвращался к образу