– А не ходить хорошо? – флегматично включился в разговор Гурьев, осматривая лодку. – Савитри, вы уверены, что на
– Да он боится, что нас увидит патруль с вертолёта… Сентинель раньше ходить? – прикрикнула капитан на лодочника. – Путь знать?
– Путь знать… Рыбу ловить. Белых возить нельзя… Остров близко нельзя. Дикари убить, – бормотал лодочник.
Вдали послышались какие-то голоса. Мы без разговоров бросили в катер свою поклажу, спрыгнули вслед за ней, и Савитри уничтожающе прошипела нашему проводнику:
– Заводи!
Тёплый ветер и едкий дым солярки ударили мне в лицо. Мне остался самый короткий отрезок пути до самого последнего на земле островка
– Нужно назад! Дальше нельзя! – неожиданно сквозь неослабевающий шум мотора услышал я резкий вскрик нашего проводника на его ломаном английском.
Я немедленно выскочил из-под навеса, где в течение последних трёх часов балансировал на грани сна и реальности. Лодку как-то слишком сильно болтало, и если сперва эта качка усыпила меня, то сейчас, наоборот, из-за резких и неравномерных движений из стороны в сторону я не смог бы даже сомкнуть глаз. Андрей Гурьев на лавке напротив безмятежно спал сном бывалого морского волка, подложив под голову мой походный рюкзак.
В дымке приближающегося рассвета, мне казалось, всё вокруг было окрашено в разнообразные оттенки серого цвета, а ветер, по моим ощущениям, дул какой-то слишком уж сильный даже для океанских просторов. Я оглянулся и увидел, как на носу катера стояла Савитри и, отчаянно жестикулируя, что-то тихо говорила лодочнику.
– Что случилось? – спросил я, приближаясь к ним и неуверенно балансируя на ходу.
– Смотри! – крикнул мне Шиваджи, вытянув руку куда-то к северу, по правому борту нашей посудины.
Я повернулся в этом направлении и от неожиданности выпустил из рук поручень, за который держался. Такого зрелища я не мог себе даже представить.
Это был огромный водяной смерч. Я никогда раньше не видел смерчей и теперь, застыв, не мог оторвать глаз от высокой и узкой серой колонны, высотой в сотню метров, которая медленно двигалась вдоль горизонта. Она как будто бы соединяла небесный свод и водную гладь, которые также утратили все оттенки цветов, превратившись в две волнующиеся чёрно-белые поверхности без конца и края, сжимающие между собой наш микроскопический катер. Вслед за смерчем, чуть ниже, я увидел чернеющие на горизонте облака.
– Это погода! – продолжал кричать владелец катера, подавшись ко мне. – Очень, очень плохая опасность! Теперь идти обратно!
Савитри обернулась ко мне. Её волосы беспомощно развевались на ветру, остатки косметики на лице поплыли от морских брызг, но в глазах не было слёз, только растерянность и ужас.
– Что делать? – крикнула она в отчаянии. – Шиваджи считает, будет шторм, очень боится. Мы не успеем к острову, потеряем мотор, нас унесёт в океан!
– Спокойно! – заорал я на лодочника. – Где Сентинель?
Они оба махнули рукой куда-то на юг.
– Мы отклонились от курса, дует очень сильный ветер, нас снесло течением, – быстро объясняла Савитри. – Похоже, мы сейчас к северу от острова. По крайней мере, я так его поняла. Он в истерике!
Оглянувшись, я в глубине души вполне смог понять нашего бенгальца. Вокруг нас вздымались уже самые натуральные волны, которых не было и в помине, когда мы в спешке отчаливали с Большого Андамана. Колебания напора воды не позволяли допотопному дизельному двигателю работать стабильно, и его звук то затихал, то снова становился невыносимо гулким. Я уже однажды провёл часов шесть в таком же катере со сломанным двигателем возле берегов Таиланда, дрейфуя в неизвестном направлении, пока нас не прибило к одному из тамошних многочисленных островов. Однако здесь ситуация была значительно хуже. Где-то южнее нас лежал дикий, неизвестный цивилизации Сентинель, а за ним – во всех направлениях – сотни миль безбрежного океана, в котором, попади мы в шторм, дрейфовать пришлось бы в лучшем случае несколько недель.
– Поворачиваем! – Я положил руку на плечо шкипера. – Я помогу.
– Да вы что? – закричала Савитри. – Мы почти у цели! Мы должны быть там! Если мы сейчас вернёмся, нас уже больше никуда не выпустят, неужели вы не понимаете?!
– Понимаю! – крикнул на неё и я. – Зато ещё лучше я понимаю, что, если мы немедленно не развернёмся и не уйдём от смерча, нам крышка! И никакой Сентинель нас уже не спасёт, тем более что мы вообще не знаем, где он сейчас!
Шиваджи, громыхая своими сапогами, побежал назад к рулю, и в этот момент нас качнуло так, что Савитри немедленно стихла, обернувшись навстречу шторму. Мы оба увидели, что смерч, который, как мне казалось, идёт куда-то вбок, на самом деле движется прямёхонько на наш катер.
От этого же толчка с лавки упало долговязое тело Гурьева, который наконец удосужился проснуться и, надевая бейсболку, непонимающе оглядывался по сторонам.
– Что такое, Санаев? – заворчал он по-русски. – Что за кошмарный дождь? Такое ощущение, что мы не по Индийскому океану плывём, а по Ладожскому озеру! Когда это кончится?
Я несколькими сильными словами объяснил ему, что, если он не пошевелится, это кончится на удивление скоро, и Андрей вскочил с пола.
– Ёлки! – присвистнул он, увидев приближающийся смерч. – Пакуем вещи. Сейчас нам придётся неважно! Выбрали, называется, сухой сезон…
Шиваджи уже развернул катер, и его мотор в шесть лошадиных сил стучал изо всех сил, только подчеркивая паническим звучанием все свое бессилие в борьбе со стихией. Мы двигались чрезвычайно медленно, и у меня, к примеру, не было ни малейшего сомнения, что бури нам избежать не удастся.
Мы бросились к рюкзакам, стремительно завязывая все наиболее ценные вещи в полиэтиленовые пакеты. Дождь начался уже через несколько секунд после того, как я упаковал камеру и объективы и начинал обёртывать свой рюкзак в плащ. Это был настоящий тропический ливень, добротный, тёплый, который крупными каплями хлестал меня по щекам, мгновенно сделав любые головные уборы, любые непромокаемые ветровки и навес на катере бесполезными. Вдобавок к этому порывы ветра швыряли нашу лодку всё сильнее, и серые волны уже перехлёстывали через борт, заливаясь мне в ботинки.
Сквозь пелену дождя и морских брызг, которых я уже не различал между собой, я видел, как Савитри приматывает к руке свой рюкзак. Я видел, как Шиваджи трясущимися руками разматывает канат, привязывая свои вещи к поручням навеса – к нам, на этот конец лодки, он уже не мог пройти, боясь быть смытым за борт.
Чтобы сохранить баланс, я опустился на колени и, схватив за талию Савитри, сбил её с ног, чтобы её не унесло волнами. Она казалась не тяжелее моего рюкзака и легко подалась вниз. Заглянув в её широко раскрытые глаза, я убедился – она плакала. Рыдала от бессилия и отчаяния, и я не мог ничего сказать ей в утешение.
Я отвёл взгляд. И возможно, именно это позволило мне взглянуть поверх её головы и увидеть, что картина горизонта снова изменилась.
Смерч исчез, растворившись где-то в пучине ливня. Тёмно-серый грозовой фронт разлился почти по всему небу, однако где-то на юго-западе мой взгляд вдруг поймал белую полоску – просвет между тучами. Я никогда в жизни не уходил из шторма, но в эту минуту меня кольнуло воспоминание о каком-то древнем приключении, герои которого – разумеется, настоящие мореплаватели – спаслись от бури как раз через такой просвет. Как это делается, я уже не стал вспоминать. Вместо этого я крикнул Савитри по-русски что- то вроде «Держись!» и рванул назад, к рулю.
Самое отчётливое, что я помню из этого дня, – это безумные глаза Шиваджи в тот момент, когда я вырвал руль из его рук и резко крутанул его, разворачивая катер к тому самому просвету в грозовом небе. Мне кажется, Андрей первым догадался, что именно я хочу сделать, и схватил нашего проводника в охапку, чтобы не позволить ему вмешаться в мои действия. Говорить мы уже не могли – в таком шуме и грохоте
