волн человеческий голос был абсолютно не слышен.
Меня несколько раз сильно ударило рулём по рукам, но, памятуя те же рассказы о различных пятнадцатилетних и более старших капитанах, я не выпустил его из рук и вывел нос лодки на юго-запад. Завывания ветра и шум ливня уже почти заглушили мотор – даже не знаю, работал ли он тогда. Я мог лишь видеть сквозь пелену воды, как на полу, под навесом катера, лежит лицом вниз Савитри Пали, уцепившись обеими руками за борта катера, а вода накатывает на неё с неугасающей силой. Где-то за моей спиной слышались звуки борьбы – Гурьев и Шиваджи продолжали драться, а я не мог даже помочь своему другу, налегая обоими плечами на ходуном ходящий руль катера. Эти минуты, мне казалось, длились целую вечность – шум бури, вода во рту, в носу и в глазах, сумасшедшая пляска лодки на волнах, дождь, заливающий на моих глазах наши рюкзаки, мой походный бинокль, фотокамеру, струящийся потоком под мою одежду и, как я отчётливо представил себе, безвозвратно расплавляющий чернила на моём загранпаспорте… И скользкий деревянный штурвал в моих ладонях, и побелевшие от напряжения руки Савитри на поручнях бортов…
…Пока всё вдруг внезапно не закончилось. Я почувствовал резкий толчок откуда-то снизу, упал навзничь, получил огромной силы удар в самую середину спины и увидел серо-чёрное грозовое небо, в котором последней надеждой блеснул мне с юго-запада быстро расширявшийся просвет, и под ним – расплывчатое тёмное пятно на поверхности вспененного океана.
СТРАНИЦА 8
АШРАМАВАСИКА-ПАРВА («О ЖИТЕЛЬСТВЕ В ЛЕСУ»)
Очнувшись, я пролежал не двигаясь, наверное, не меньше часа, не в силах даже разлепить веки, но больше ничего вокруг не происходило. Катер почти не качало, и я уже не захлёбывался водой, накатывающей со всех сторон. Было холодно, но неожиданно тихо: ни ревущего в последнем усилии дизельного двигателя, ни шума полулитровых капель, ударяющихся о поверхность воды, ни порывов штормового ветра.
Странно только, что слово «земля» пришло мне на ум не сразу. И только вспомнив его, я сумел наконец открыть глаза.
Небо было необычайно близко, светлое, почти чистое, в утреннем тумане, за которым проглядывала ослепительная южная лазурь. Я лежал на спине на полу нашего катера, и подо мной находилось что-то острое, твёрдое и холодное. Всё вокруг было мокрым, но самой воды не было видно.
Я едва смог повернуться набок: смертельно болела спина. Впрочем, то, что я смог пошевелить руками и ногами, несколько ободрило меня: человек со сломанным позвоночником не может позволить себе такого удовольствия. Ну а всё остальное срастётся.
С усилием приподнявшись на локте и смахнув с руки намотавшуюся на неё огромную водоросль, я наконец смог с удивлением обозреть окружающий мир, который с момента моей последней жизни претерпел сильные изменения.
Катер наскочил на риф, как на острие огромного ножа, – под моей спиной оказалась гигантская дыра в днище, сквозь которую торчал острый кусок чёрной скалы, изъеденной моллюсками. Вся вода, которая была в лодке, ушла вниз через это отверстие, потому что нос катера при ударе задрался высоко вверх. Руль был сломан, а штурвал вырвало из днища, что называется, с мясом. Однако самым удивительным было то, что в катере лежал не я один.
В самом центре его, под обвалившимся навесом, всё так же крепко уцепившись за боковые стальные рейки побелевшими руками, обессиленно лежала ничком Савитри Пали, её спутанные волосы закрывали собой побелевшее лицо.
Больше никого в катере не было.
Нет-нет, она оказалась жива. Мне пришлось, перевалившись через борт, зачерпнуть горстью тёплой морской воды и выплеснуть ей на лицо, убрав с него тяжёлые, промокшие волосы. И она в ту же секунду открыла глаза:
– Где мы?
Где мы… Хороший вопрос. Я даже не успел оглядеться по сторонам, зато испытывал непомерное облегчение и даже радость оттого, что она не захлебнулась холодной водой и не погибла: её смерть совершенно точно была бы на моей совести. Стоя на коленях, я приподнял руками её голову:
– Как вы, Савитри? Как самочувствие?..
Она медленно вздохнула:
– Я услышала удар. Качка немедленно прекратилась – мы, видимо, сели на мель. Это спасение… И я отключилась. А вы? А Андрей? Где лодочник? И где мы, наконец, находимся?
Я легко приподнял её над бортами катера, и мы – совершенно промокшие, обессиленные, измождённые – бессмысленными взглядами воззрились на юг, как раз туда, где торчал задранный в небо нос нашей посудины.
Сентинель мы увидели сразу. Остров лежал в четырёх или пяти сотнях метров от места крушения нашего катера, и разделявшее нас пространство было наполнено подводными скалами, хорошо заметными по небольшим белым бурунам накатывавших на них океанских волн. Белый песчаный пляж шириной не более трёх – пяти метров окаймлял пышную тёмно-зелёную растительность, которой был полностью покрыт весь остров в пределах нашей видимости. Именно эти джунгли я и принял за чёрное пятно в пелене дождя, когда мы налетели на рифы. Никаких признаков обитаемости на суше при беглом взгляде заметно не было.
Нам понадобилось ещё несколько минут, чтобы прийти в себя и осознать, что случилось. Решение повернуть на юго-запад и попытаться выйти из шторма оказалось правильным – течение мгновенно подхватило нас и вынесло на прибрежные рифы, окружавшие Сентинель. В результате удара о скалу мы оказались прикованы к земной поверхности крепче любого якоря, и спустя какое-то время буря ушла дальше на восток.
Впрочем, это спасение стоило нам невосполнимых жертв. Ни Андрея Гурьева, ни нашего психованного лодочника Шиваджи не стало, и, сколько я ни бродил среди рифов по пояс в воде, обнаружить их тел или хотя бы предметов одежды мне не удалось. Гибель Андрея стала для меня настоящей катастрофой – ведь это именно я увлёк его погоней за мифической Золотой Книгой, и в течение последних недель он был для меня не только другом, но и надёжным соратником в самых нелёгких ситуациях. Если даже мне удастся вернуться домой живым, смерти этого человека я никогда не простил бы себе.
Вдобавок к этой беде пропал и катер, разрушенный ударом о риф, и в отсутствие каких-либо инструментов у нас больше не было возможности починить его и вернуться на большую землю самостоятельно. Дыру в днище ещё можно было бы залатать при наличии гвоздей (которых, впрочем, у нас в ассортименте тоже не было), но гораздо хуже было то, что бурей вырвало двигатель и руль, что делало катер неуправляемой шлюпкой, да ещё и громоздкой. Преодолеть на ней расстояние в тридцать пять километров, разделявшее нас с островом Большой Андаман, было попросту невозможно, даже если бы мы изготовили вёсла.
Что же удалось сохранить? Немало. Во-первых, мы с Савитри Пали, к собственному удивлению, обошлись без серьёзных телесных повреждений. Да, я сильно ударился спиной, разодрав кожу в нескольких местах, но кости повреждены не были, и я вполне мог двигаться. У меня, правда, жутко саднило горло и всё тело бил озноб, но я списал это на нервное истощение – еще бы, после такой-то прогулки по свежему воздуху… Моя спутница вывихнула левую руку и посадила несколько шишек на голове и, по её собственным словам, наглоталась морской воды под завязку, но всё это было поправимо.
Сохранились и рюкзаки, туго привязанные к поручням и обтянутые полиэтиленом. В них находились запас питьевой воды, некоторое количество здорово подмокшей пищи, наше походное снаряжение и даже камера. К моему удивлению, сухими остались и все наши документы – на тот случай, философски заметила Савитри Пали, если они нам ещё когда-нибудь понадобятся.
– Не нужно сеять панику, товарищ капитан, – посоветовал я ей на это. – Мы выберемся. Да и Гурьев, насколько я его знаю, никогда бы не утонул в море, а потому, конечно, найдётся. Если он и капитан выпали из катера в момент удара о скалы, значит, им удалось выбраться из воды – здесь совсем мелко. Возможно, они ушли на разведку. Хотя странно, что они при этом нас не растолкали…
Мы решили перебраться на остров: это казалось единственным выходом, учитывая, что никаких дикарей на берегу не было видно. Савитри высказала здравую мысль, что лодку всё равно найдут
