знания лингвистики, математики, криптографии, археологии и особенно истории расшифровки знаменитых письменностей прошлого.
Ну и конечно, материал для размышления должен быть добротным. Одна или две короткие надписи не подойдут – много ли из них выжмешь, особенно если язык письма неизвестен. А вот если в ваши руки попал длинный текст или, ещё лучше, несколько текстов, тогда шансы раскрытия тайны повышаются в разы. И совсем большой удачей будет находка билингвы – надписи на неизвестном языке с переводом на какой-нибудь уже известный науке.
Именно так Жан-Франсуа Шампольон, мыкавшийся пятнадцать лет со знаменитым Розеттским камнем, сумел триумфально расшифровать древнеегипетские иероглифы. Надпись на камне была выполнена в трёх вариантах: иероглификой, египетской скорописью и на древнегреческом языке, который легко читался учёными того времени. Из греческой надписи Шампольон вычленил все имена собственные, вроде «Клеопатра» и «Птолемей», разыскал их в египетской версии текста – тем более что это не было проблемой, так как имена фараонов египтяне помещали в специальный овальный картуш, – и сумел таким образом легко прочесть большую часть иероглифов, которые до этого считали символическими знаками, но никак не согласными буквенными. Конечно, лёгкого в этом ничего не было, ведь на дешифровку даже такой билингвы ушло пятнадцать лет.
У нас такого времени точно не было. Мне, к примеру, вовсе не улыбалось сидеть в Дели два десятка лет, пусть даже в обществе обворожительной и гостеприимной Савитри Пали, и думать о значении того или иного знака на золотой странице. Время было ограничено жёстко. Не было у нас и билингвы. Зато в нашем арсенале был целый багаж знаний о великих дешифровках наших предшественников, фотокопия крупного текста и вдобавок к нему множество уже известных науке древнеиндских печатей с надписями… И наконец, у нас была мечта. А мечты, конечно, должны сбываться.
Фотокадры, сделанные нами той ночью на острове Сентинель при свете карманного фонарика, оказались на редкость приличными. По крайней мере, с помощью несложного графического редактора, именуемого в российском фольклоре «фотожабой», мне удалось за один день перерисовать все значки на белое пространство, после чего мы распечатали получившийся текст.
Он состоял из сорока двух строк, написанных по горизонтали уже упоминавшимся мной методом бустрофедона, и в каждой строчке было от тридцати одного до тридцати девяти знаков. Что это были за знаки? Летас Гедвилас согласился со мной, что многие из них можно было назвать идеограммами, то есть каждый отражал какое-нибудь конкретное понятие. Например, рисунок стоящего человека, уже известный нам бык с бородой, рыба, человеческий глаз. Изображение колеса с шестью спицами могло означать как собственно «колесо», так и «круг», и «солнце». Попадались и такие, что уже утеряли сходство с первоначально изображаемым предметом, и их было примерно столько же, сколько и идеограмм.
Разделения текста на слова на нашей золотой странице не существовало – древние люди вообще не задумывались о таких пустяках и писали, как малые дети, выводя сплошной массив букв безо всяких запятых, точек и пробелов.
Всего мы насчитали сто двадцать четыре варианта значков, и это уже могло о чём-то говорить. На печатях долины Инда знаков гораздо больше – не менее четырёх сотен. Но, по-видимому, большинство символов на печатях действительно обозначали родовые или именные знаки, а вовсе не единицы письма. Или, быть может, золотая страница представляла собой результат более позднего упрощения письменности?
В алфавите, как известно, содержится от двадцати до пятидесяти знаков (хотя в гавайском их, к примеру, двенадцать), и каждый из них выражает один звук. Свыше пятидесяти – это уже, скорее всего, не алфавит, а силлабарий, где каждый знак читается как слог: например, японская азбука хирагана, использующая буквы «ка», «ку», «ки» и так далее, но собственно буквы «к» не имеющая. Ну, а если знаков больше ста пятидесяти, это уже иероглифика, где многие предметы и понятия имеют свой отдельный знак.
Так что письменность Золотой Книги могла быть признана слоговой – так же, впрочем, как и нынешнее официальное индийское письмо деванагари.
Следующим нашим шагом стало вычисление наиболее часто употребляемых сочетаний знаков. Таких было три: либо одна, либо несколько из этих комбинаций двух или трёх букв повторялись в тексте буквально на каждой строке, – и я выписал их себе на отдельный листок. Что это могло быть? Скорее всего, имена богов – в любом древнем тексте их склоняют при любой возможности. А учитывая, что мы читали инструкцию по поиску Золотой Книги, это могли быть и географические названия.
Именно это допущение и позволило нам уже на четвёртый день поисков найти ключ к разгадке всего текста. К этому моменту мы с Летасом Гедвиласом много часов подряд сидели в моём кабинете, уставившись то в экран компьютера, то в бесчисленные распечатки отдельных фрагментов текста, и выдавали предположения одно безумнее другого. Летас пытался сравнить наши знаки со всеми известными древнеиндийскими письменностями и ругался с придыханием, когда это не получалось. Савитри приносила нам курицу с рисом и зернобобовый суп, заботливо выносила корзины изорванных бумаг и рассказывала, сколько подозрительных типов она встретила сегодня на парковке супермаркета.
Каждый день заявлялся Гурьев и раздражал меня тем, что поглядывал на часы, удивлялся, как можно работать столь медленно, называл меня горе-учёным и советовал добровольно сдать обратно мой диплом кандидата филологических наук. Я всякий раз совал ему под нос несколько несложных строчек нашего текста на раздумье, после чего он немедленно заявлял, что у него дела, и испарялся до следующего дня.
Тем не менее именно Андрей предложил путь к дешифровке, оказавшийся в итоге правильным. Когда я представил ему список из четырёх слов, которые, как мы полагали, могли быть географическими названиями или личными именами, он вполне резонно заметил:
– Страны в то время назывались чёрти как, а вот реки, возможно, сохранили свои прежние названия. Попробуйте собрать список рек в том регионе, где лежали города индской цивилизации, и прикладывайте к ним закорючкам по одному.
Теперь Гурьев, безусловно, будет всем рассказывать, что разгадал письмо долины Инда. В то время как всё цивилизованное человечество должно знать, что разгадал его я.
Так всегда бывает: уцепившись за одно-единственное, но верно угаданное слово, можно расшифровать весь текст. Этим словом было «Синдху», название великой реки Инд, за пять тысяч лет не потерявшей своего исконного имени. От него происходит название и всей страны – Синд, или в иранском варианте – Индия, страна реки Инд. Едва только мы предположили, что сочетание из трёх элементов можно прочесть как «Си-н-дху», всё начало вставать на свои места, и через час нам удалось уже прочесть названия ещё двух рек: «Ганга» (два одинаковых знака, между ними уже известное нам «н») и «Хагага». Каждое из этих названий сопровождалось значком из трёх волнистых линий, который Летас безошибочно связал с понятием «река» – его чтение нам уже не требовалось.
Однако на этом мы застопорились. После распознавания около двух десятков слоговых знаков мы упёрлись, как в стену, в проблему языка, на котором написана Золотая Книга. Ну, удастся нам прочесть текст – ну и что: без знания языка он так и останется для нас тарабарщиной, а никаких сведений о языке доисторических строителей Мохенджо-Даро не сохранилось.
Вариантов, впрочем, не могло быть слишком много. В долине реки Инд в древности могли обитать те, чьи потомки позже жили там же или неподалёку; впрочем, племя и вовсе могло сгинуть с лица земли. Во втором случае у нас не было никаких шансов разгадать неизвестный язык, но, если всё же среди окружающих народов удастся найти что-нибудь похожее, мы спасены. Можно будет определить в разных словах текста повторяющиеся элементы – это могут быть, к примеру, падежные окончания или местоимения вроде «я», «мы», «этот» – и шерстить известные нам языки в поисках чего-нибудь сходного, пока не найдём очевидного родственника.
Именно это мы и стали делать, засев с профессором Гедвиласом за исторические атласы, ворох которых приволокла из ближайшей библиотеки Савитри Пали. Работать в спокойной обстановке удавалось лишь частично, потому что каждый вечер Андрей Гурьев начинал заново подвергать сомнению наши методы работы и всюду лез со своими дурацкими советами. Я отправлял его из нашего кабинета с помощью крепких, но очень витиеватых русских выражений, которые Савитри, тихо сидевшая, поджав ноги, рядом со мной на диване, аккуратно записывала в свою тетрадь по русскому языку. К этому моменту она уже
