Ломов вцепился обеими руками в автомат врага и так рванул к себе, что лопнул ремешок на шее немца, а сам он рухнул на дорогу. Остальное закончил Борисов.
— Становись! — спокойно приказал Ломов. Он действовал расчётливо, уверенно, но кровь прилила к его лицу, в висках часто стучало.
«Развод» ушёл в темноту. Около крайнего левого бензобака Ломов было замешкался. Темно, ничего не видно. Неизвестно, где находился пост…
— Ночка сегодня чудесная, — вдруг услышал Ломов немецкую речь. Часовой, видимо, не сомневался, что это идут его сменять, даже не окрикнул, не остановил и, весёлый, вырос около Ломова.
С ним возились тоже недолго, но немец успел вскрикнуть. Ломов приказал Шубному вернуться, быстро привести матросов со взрывчаткой и готовить к взрыву первый, третий и пятый баки.
Ломов посмотрел на часы. Оставалось восемь минут. «Вдруг раньше подойдёт немецкий развод, и Чистяков откроет огонь. Скорей к часовому у пятого бака», — подумал Ломов и быстро пошёл вдоль сопки, за ним Борисов и Ерошин. У пятого бака постояли, обошли его, натолкнулись на ряд колючей проволоки, но часового нигде не было. «Уж не услышал ли он тот крик?» — холодея, подумал Ломов.
Ерошин остался делать проход в проволочном заграждении. Квадратные ножницы щёлкали, перерезая проволоку. Ломов с Борисовым вернулись и около третьего бака встретили пять разведчиков. Они уже пристроили взрывчатку к металлической стенке, Драгунов вставил запал и протянул бикфордов шнур. Оставшуюся взрывчатку понесли к пятому баку. В это время темноту разрезали две длинных автоматных очереди. О третьем часовом думать было некогда.
— Товарищ лейтенант! Разрешите подрывать первый? — спросил сапёр Драгунов.
— Подрывайте! — приказал Ломов. Он смотрел на полоску света у шлагбаума, ждал. Вот она мигнула раз, другой — теперь уже ясно были слышны шаги бегущих Чистякова и Громова.
Драгунов добежал до первого бензобака, опустился на колено около взрывчатки и зажёг несколько спичек. Когда огонёк бикфордова шнура задрожал на камне, сапёра сбил с ног немец, убежавший с третьего поста. Его большой сапог затоптал огонёк. Драгунов собрал все силы и по-кошачьи прыгнул на немца. Они покатились по земле. Драгунов мысленно видел своих друзей рядом у третьего бака, но не звал их на помощь, чтобы не помешать им подготовить взрыв. Он до боли в пальцах сдавил горло врага, тот хрипел, но царапал лицо, кусал руки, неожиданно вывернулся и отскочил в сторону. «Только бы не убил», — думал Драгунов, кинувшись к ящику со взрывчаткой. Он торопливо достал из-за пазухи коробку спичек. В его сознании мелькнули неясные силуэты сына, матери, жены. А руки продолжали судорожно работать. Вот он нащупал конец бикфордова шнура, поджёг его и поднёс к запалу. Немец дал по сапёру длинную автоматную очередь.
Разведчики повернулись в сторону выстрелов. В этот же миг большой силы взрыв потряс воздух, и блеснувшее пламя накрыло две фигуры.
Горел бикфордов шнур у третьего бака, подожгли у пятого, и вот уже Ломов последним пробежал проход в трёх рядах колючей проволоки.
Пятый взрыв застал отряд за сопкой. Стало светло, как днём и, казалось, за спиной разведчиков горело море…
А утром на Рыбачьем комбриг читал радиограмму: «Бензохранилище взорвали, отходим. Ломов».
ГЛАВА 21
Когда утром Кайфер прочитал извещение о гибели сына на Восточном фронте, он даже вскрикнул. Стоял, тяжело дыша, как будто задыхался, держа руку на сердце. Потом лёг в постель. Никого не принимал, не отвечал на телефонные звонки, и Зимбелю показалось — генерал плачет.
Под вечер неожиданно приехал командующий армией Фалькенхорст. Зимбель доложил ему, что Кайфер болен и не встаёт.
Сутулый, но по-военному подтянутый, Фалькенхорст даже не наклонил седой головы, смотрел на лежащего в постели Кайфера. Он громко прокашлялся. Кайфер демонстративно спрятал выглядывающий из-под одеяла затылок, укутался с головой.
— Генерал Кайфер?! — протянул Фалькенхорст с миной удивления на лице. — Я приехал по поручению рейхскомиссара Тербовена, чтобы поздравить вас и лично вручить награду за исключительные заслуги в организации обороны… — Фалькенхорст хотел что-то ещё сказать, но, увидев протянутую из-под одеяла руку Кайфера, сунул ему коробку с крестом и тут же ушёл.
Зимбель запер наружную дверь, тревожно посмотрел на часы. Пора было выходить. Прошло около двух часов, как он говорил со Штонцем по телефону.
Адъютант прошёл в свою комнату, начал шарить на столе, в тумбочке, шкафу, даже под кроватью. Чугунную печь он набил старыми письмами, фотографиями друзей, толстыми тетрадями дневников. Всё то, что недавно было дорого, сейчас безжалостно сжигалось.
Потом Зимбель осторожно вошёл в комнату Кайфера. Генерал, закрыв голову подушкой, храпел. Адъютант запустил два пальца под большой коричневый приёмник, извлёк оттуда ключи от сейфа. Вот только когда руки его задрожали. Он даже почувствовал, как трепещет его сердце.
Зимбель торопился. Вот-вот должна была вернуться Эмма, а он хотел уйти к русским не с пустыми руками, чтобы иметь доказательства добровольного и обдуманного перехода.
Щёлкнул замок, пискнула тяжёлая дверца сейфа. Зимбель думал, что у него разорвётся сердце. Он схватил стопку бумаг и бесшумно закрыл дверцу. Ключ он сунул в карман. Торопливо разобрал бумаги.
Карту с обозначенной обороной, несколько приказов из ставки, оперативные сводки и письменные доклады начальников служб дивизии Зимбель разложил по карманам, за пазуху, даже в голенища сапог. Остальное выбросил в горящую печь.
В наружную дверь постучали. Зимбеля бросило в жар и в то же время, казалось, холодная струя пробежала по спине. Он прошёл в прихожую.
— А-а, Эмма. Быстро, быстро вы… — проговорил торопливо адъютант, выходя из дома.
— Что вы! — удивилась Эмма. — Я, наоборот, очень задержалась.
— Мне показалось… У генерала горе — погиб сын, не тревожьте его, он спит.
Зимбель захлопнул дверь, пошёл к штабу дивизии, но с полдороги свернул в сторону передовой.
Ещё с утра Штонц надел чистое бельё, побрился, сунул полотенце во внутренний карман шинели, не подумав, что, сдаваясь в плен ночью, ему не придётся махать белой тряпкой.
Давно стемнело, но Зимбель не появлялся. Штонц нервничал. Ему хотелось перевалить за хребет до полуночи, когда не спят солдаты на опорном участке и пока не наступило ночное напряжение передовой. А для броска через хребет нужен один миг.
Штонц сменил посты, долго стоял около входа в землянку, пока не замёрз. «Уж не случилось ли что с Зимбелем?», — тревожно подумал он, и мысль об опасности целиком овладела им. Он вошёл в землянку. Сменившиеся из огневых точек солдаты кончили ужинать, укладывались спать.
— Ганс! Не забудь разбудить меня позавтракать, — женским голосом сказал солидный, располневший во время войны солдат.
— Спи, Франц, желудок разбудит, если русские раньше не подымут, — ответил Ганс.
— Ты хочешь сказать, русские начнут наступление ночью или под утро? — спросил Франц и съёжился на нарах.
— Хватит болтать, спать пора, — недовольно пробурчал Ганс.
Штонц не смотрел на солдат, но внимательно слушал их разговор. Он вспомнил, как высаживался с ними на берег Берген-фиорда, мечтая о богатом будущем. Много воды утекло с тех пор, всё изменилось.
Неслышно в землянку вошёл Зимбель. «Наконец-то», — подумал Штонц и тяжело вздохнул. Они, как всегда, поздоровались за руку, начали болтать о пустяках.
— Да, Штонц, у меня есть срочное дело, — обрывая разговор, сообщил Зимбель, видя уставившиеся на него глаза солдат, лежащих на нарах. — Проводи меня.
