Она прикоснулась к моей руке.
— Во плоти, — усмехнулась она. — Бред какой-то. Где ночуете? — спросила «графиня».
— В отеле.
— Далеко отсюда?
— Нет…
— Откуда сами?
— Из Москвы.
Старуха снова заплакала.
— Если будет желание переночевать в русской семье — прошу, — сказала «графиня», вымученно улыбнувшись. — Две комнаты, семь квадратных метров. По здешним условиям это прекрасно. Нянька, — она кивнула головой на старуху, — переночует здесь, на полу…
Я улыбнулся, посмотрев на старуху.
— Она уже сказала вам, что княжеского рода? Она такая же княжна, как я графиня. Она — старая б…, я — помоложе…
…В понедельник встретился с директором одной из фирм «Мицубиси». Важный, чопорный господин читал мои книги, попросил подписать их, учтиво интересовался, в каком отеле я живу. Настойчиво рекомендовал «Тоси сентер».
— Там великолепные номера, это недорого, всего двадцать долларов.
Знать бы ему, где я ночевал.
…Беседовал с работниками Общества содействия переводам русской литературы. Им трудно. Книг они получают мало. Только сейчас услыхали о Юрии Бондареве, Василе Быкове, Юхане Смууле. Они ничего не знают о Василии Шукшине, Борисе Васильеве. В университете Васеда, где изучают русский язык, получают только два наших толстых журнала.
Вечером, когда я возвращался в отель, ко мне подошла женщина. В руке у нее подрагивал маленький фонарик.
— Предсказание судьбы стоит всего триста иен, — сказала она на плохом английском, — я гадаю только правду.
…Взяв мою руку, она замерла, низко приблизив свое застывшее лицо к моей ладони.
— У вас прекрасные дети, — сказала она после долгого молчания, — две девочки. У них глаза разного цвета…
Гадалка то включала фонарик, то резко выключала его, и делалось тревожно темно вокруг. Несколько раз она осветила мое лицо, близко заглядывая в глаза.
— У вас в жизни дважды был перелом, трагический перелом. Вы недавно потеряли любимого человека. Отец? Мать? Младшая дочь похожа на вас, а старшая дочь — на жену.
(Откуда она могла знать все это? Она говорила правду.)
— Будьте активны. Вы устали от своей работы, но не бойтесь этой усталости, без нее вы погибнете.
Она говорила это не так, как обычно говорят японцы, — улыбчиво, оставляя возможность не согласиться с их словами. Она настаивала на своих утверждениях.
— Вы не должны быть жестче, чем вы есть. Зачем? Доброта должна быть сильной без маски.
Разговаривал с К. Симоновым о повести[121]. «Мне вещь что-то не очень. Не обижаетесь? Зачем там Степанов? Почему знает язык? Может, интересно бы дать, что он в прошлом востоковед и поэтому лучше понимает саванакетскую цветистость, чем современный язык Ситонга. Кемлонг — как противовес той линии. Может, как раз интересно бы дать линию Степанов без женщин — все ждут этого, а этого и нет. Символика конца: русские и американцы погибают, а китайцы выигрывают? Черт его знает…
Есть много интересного. Выход разговора с монахом. Отношение Ситонга к Степанову — он отвечает за его жизнь. Но как пузыри то и дело возникают вопросы, остающиеся без объяснений.
У нас, у поэтов, так бывает: придумаешь последнюю строчку и прешь напропалую, не обращая внимания на строфы. Вы, видимо, написали вещь смаху.
Я сидел в карантине 15 дней после Индии. Написал там повесть: история из жизни летчика (фамилию я забыл). Роман с заезжей актрисулей. Летчикам читал — они с нами сидели в карантине. Споры были: жениться ему или нет. Увлечен я был этой вещью… А до сих пор лежит: отлежалась, увидел много дыр.
Вы не сердитесь, что я вам все это говорю? Врать как-то не хочется.
Достоверность важна: я верю радиостанции в пещерах, это хорошо. Много в вещь заложено, она плотная, но в то же время: как это ваш американец просто так уедет из армии с женой? Трибунал за дезертирство. Может быть, интереснее: хочет уехать с ней, а не может, так как влез в кашу. Армия есть армия. Расстреляют за дезертирство.
Вы говорите, что они в Таиланде стоят как советники. А почему не в Лаосе? Отказываются, говорят, что не бомбят? Так объясните про это. Больше объясняйте. Зачем едет Степанов? Он кто? Какого-то звена в Стюарте не хватает — в его истории. Хороша история с фестивалем, выход на китайцев. Но рок, заданность — это уже по принципу, разойдись рука, что моя левая нога хочет. Стоит ли Стюарту охотиться именно за этой машиной? Здесь насилие автора».
Говорили о Чечекты — станции на Памире. Говорят, что в связи с годом неспокойного солнца сердечникам надо в этом году жить под землей — чтобы не умирать.
«Почему? Пусть умирают, если так надо и положено. На секс тоже этот год влияет. Вот черт… И сердце беречь, а тут на секс влияет. Нет, надо рискнуть».
О правдинских секретаршах: «Глупо держать хорошеньких. Надо держать старух, я всегда держал старух».
20 ноября посол Абрасимов пригласил меня на встречу советских граждан, живущих во Франции, то есть тех, кто принял советское гражданство после войны. Большинство — люди пожилые, седоглавые. Это была первая эмиграция, которая ушла с Врангелем, и сюжет, который родился у меня в голове, когда я слушал доклад нашего поверенного в делах, Валентина Ивановича Оберенко, был таким:
Вот сидит старик с розеткой Почетного легиона в петлице. Идет доклад. В общем, в определенной мере казенный доклад, такой, какой мы, к сожалению, произносим, как правило, на праздничных датах, а там есть цифры. Против цифр, как говорится, не попрешь — цифры роста.
Вот старик слушает этот доклад, и взять ретроспективу: революция, он в Белой гвардии.
Вот он слушает доклад, и описать его радость во время коллективизации, когда казалось, что вот-вот все зашатается у нас.
Вот он слушает этот доклад — немецкое вторжение. И он отходит в сторону от тех оголтелых, которые пошли в услужение к немцам.
Вот он слушает доклад, а когда он увидел немецкие зверства, когда он услыхал по подпольному радио о героизме Сталинграда, он уходит в маки.
Вообще, этот человек был чем-то поразительный, потому что никогда я не видел такой трепетной заинтересованной аудитории в каждом слове, которое неслось со сцены. Никогда я не видел такой, я бы сказал, обнаженно-доверчиво-патриотической аудитории, как та, которая прожила в эмиграции добрые пятьдесят лет.
Назавтра утром посол пригласил меня на завтрак, который он проводит раз в месяц, когда собираются послы всех социалистических стран. Запоздали послы Польши и Югославии, потому что бастовали
