в это время район. Там, на третьем этаже невзрачной пятиэтажки, его ждали.
– А, это ты, говнюк? – открыла ему дверь плотная, с недобрым взглядом бабища. – Припёрся, значит. Тогда деньги гони!
– Вот, госпожа… пожалуйста… Всё в полном объёме… – чувствуя себя восхитительно виноватым, выдохнул Николай Васильевич, вытащил купюры, сунул бабище в лапу и следом ту лапу облобызал. – Жду повелений, госпожа…
– Ну, рази так, – подобрела баба, – готовься давай. Уж я тебя обихожу.
– Да, госпожа, да… – засуетился Николай Васильевич.
И принялся лихорадочно раздеваться на одном квадратном метре захламлённой прихожей. Долой костюм, рубашку, трусы, скорее долой! Оставшись в чём мама родила, он судорожно вздохнул, потянулся, икнул от страшного возбуждения и принялся надевать парик. Затем настала очередь чулок, туфель, пуговок комбидреса. Судья был почти готов, когда появилась бабища – встрёпанная, босая, в сизых панталонах и чёрном бюстгальтере, больше напоминавшем бронежилет. В правой руке она держала мухобойку, а левой… Её левая рука поглаживала огромный, приспособленный на ремешках резиновый орган «strap-on».
– Да ты, говнюк, туфли новые завёл? – строго спросила она и с силой шваркнула мухобойкой Николая Васильевича по голому телу выше чулок. – Вот я тебя, вот я тебя, вот я тебя… А ну, засранец, лягай!
Несчастный раб повиновался недостаточно быстро. Невыразимо унизительный толчок внёс его в комнату – так в стране амазонок злые охранницы закидывают в камеру пыток обречённого пленника. Судья рухнул животом на железную кровать, вокруг вскинутых рук защёлкнулись браслеты, да не какая-нибудь пластиковая фигня, а настоящие милицейские… И всё это время массивная мухобойка охаживала его с оттяжкой по всем мягким местам, причиняя вполне реальную боль, но и даруя полыхающей плоти не передаваемое никакими словами блаженство…
– Да, госпожа… да… – шептал он, ожидая Великого Искупления.
Однако властительница его дум всё не переходила к финальному акту. А потом вдруг прекратились и удары по живому, и Николай Васильевич крепко зажмурился. Какую сладкую муку ему ещё приготовили?..
– Привет, – послышалось сзади.
Судья кое-как, едва не сбив парик, повернул голову… и увидел гостью. В спортивном костюме, решительную и прекрасную, действительно похожую на амазонку. Одурманенный болью и страстью, Николай Васильевич перво-наперво подумал о напарнице, которую пригласила его госпожа. Отогнал пошленькую мыслишку о добавочной плате – и решил играть по правилам.
– Госпожа… я провинился…
– Ещё как, – кивнула амазонка и, быстро подойдя к телевизору, включила на всю катушку звук.
«Зачем?» – удивился прикованный судья и… заметил сразу две вещи.
Его грозная госпожа – та, первая, – бесформенной грудой лежала возле стены, и это была уже не игра.
А второе, и главное, – новая гостья держала в руке антенну-«куликовку». Для тех, кто не знает: это вереница металлических звеньев-катушек, нанизанных на стальной тросик. Движение натяжного рычажка превращает конструкцию в длинный хлыст, упругий и гибкий. При использовании антенны по прямому назначению её практически невозможно повредить о кусты и ветки в лесу. В бою – это оружие, и очень серьёзное.
– Ты меру пресечения Брянцеву изменял? – спросила гостья и, не дожидаясь ответа, познакомила Клюева с «куликовкой». – Почему?
О-о, это была далеко не мухобойка… Рёв, стон и корчи под бодрую галиматью телевизора. Ажурные, с любовью натянутые чулочки на ногах Николая Васильевича начали окрашиваться кровью. Простыня – мочой.
– Ну?
– Мне… – заплакал судья, – мне позвонили… Из Москвы… Мне приказали…
– Если жить хочешь, колись, – с жутким спокойствием велела прекрасная амазонка. – Кто позвонил, кто приказал?
Она не повышала голоса, даже чуть улыбалась, и это было страшнее всего. Корчась от ужаса, отчаяния и вселенской несправедливости, бедный Николай Васильевич принялся что-то сбивчиво объяснять… «Куликовка» прервала его на полуслове.
– Кто позвонил, я тебя спрашиваю? Кто приказал?
Ужас сделался беспросветным. На четвёртом или пятом ударе судья уже не разумом – спинным мозгом понял: всё, это конец. Вернее, тупик, из которого существуют только два выхода. Первый – всё рассказать как на духу. И второй – опять же всё рассказать, но только Высшему Судии.
Он выбрал первый вариант и стал говорить. Минут пятнадцать, наверное, пускал слюну в парик, мочу – в кровать, а кровь – на спущенные чулки. «Куликовка» время от времени подбадривала его красноречие, так что под конец исповеди от роскошного комбидреса за сто баксов остались лишь воспоминания, пара пуговок да лохмотья. Наконец судья Клюев иссяк.
– Значит, всё? – уточнила незнакомка. Выключила диктофон… и свет в конце туннеля, забрезживший было для Николая Васильевича, обернулся прожектором встречного поезда. Страшный хлыст вновь рассёк воздух. – Ну, гад, держись…
Теперь полетели не лохмотья комбидреса – ошмётки кожи. Летели, правда, недолго – судья лишился чувств.
Амазонка прошествовала в ванную, сполоснула «куликовку», вытерла, свернула – и закрыла за собой наружную дверь…
На улице, за рулём мощного джипа, Оксану ждал Толя Воробьёв. Они не стали друг другу ничего говорить: он вопросительно посмотрел, она утвердительно кивнула, и джип покатил – плавно, не привлекая внимания. Оба понимали, что основательно вляпались в дерьмо. Информация, наболтанная на диктофон, была как бомба с зажжённым фитилём. Если хочешь жить, надо её закинуть подальше. И, естественно, анонимно…
Вот бы ещё знать заранее, какие пойдут круги!
Песцов. Инопланетянка из Шамбалы
Проснулся Песцов со странным, но явственным ощущением перемен. Потягиваясь, подобрался к окну… Ага, вот оно что. Природа, словно вспомнив, что апрель – месяц вроде весенний, решила сменить гнев на милость. На улице светило яркое солнце. И похоже, ещё и грело. Вот так: ночью чувствительный морозец, а днём выглянешь в окно и узришь девицу с голыми икрами. Это у нас в Питере таким образом наступает весна.
Из кухни доносилось бренчание посуды. Песцов живо вообразил Надежду Константиновну, стряпающую себе манную кашку.
– Утро доброе. – Песцов вошёл, пригляделся, поймал упавшую челюсть и сморозил: – А где бабуля?..
Ибо у плиты стояла… не просто красивая, а потрясающе красивая брюнетка. Чтобы адекватно описать её внешность, требовался словарный запас совсем иного порядка, нежели подвластный Песцову. Кроме банального «супер» и ещё «класс», ему ничего на ум не являлось. Впрочем, держалась красавица просто, без апломба, в очень даже дружественном ключе.
– Привет, Сёма, – кивнула она. – Не узнал? Ну ничего, сейчас мы память тебе освежим… – И она с улыбкой распахнула халатик, показывая бледный шрамик у груди. – Ну как? Теперь узнаёшь?
– Халатик что надо, – одобрил Песцов. – И кила не очень большая. Мои поздравления.
В отношениях с женщинами он предпочитал, чтобы вся инициатива шла от него.
– Мерси, – кивнула брюнетка, запахнула халат и протянула красивую, породистую руку. – Меня зовут Бьянка.
Пальцы у неё были длинные, точёные, нервные, как у пианистки, и такие же сильные. Песцова
