Мгави Бурум. Пересадка
Прямой электрички из Санкт-Петербурга до Пещёрки не было. Нужно было пересаживаться на станции Волховстрой, но кто-то мудрый распорядился сделать так, чтобы последняя пещёрская электричка уходила оттуда минут за пятнадцать до прибытия питерской. Мгави вышел на перрон и понял, что придётся где-то коротать ночь.
«Бардак не хуже, чем в Порт-о-Пренсе,[94] — сказал он себе, сплюнул сквозь зубы и, разминая ноги после трёхчасового стояния в вагоне, направился в зал ожидания. — Только моря нет…»
Внутри было скучно. Хныкал ребёнок-грудничок на руках у юной цыганки, спали друг у дружки на плече двое пьянчужек, на полу у стенки, уткнувшись носом в хвост, свернулся пес — лохматый и чёрный, как ночь. Счастье его, что не родился он на Гаити.
«Словно электрический стул. — Мгави устроился на деревянном, крайне неудобном сиденье, вытащил из кармана „бомж-пакет“, с хрустом принялся жевать. — Легкий ужин, такую мать, леопард меня задери.»
Радоваться и без того было особенно нечему. Дела в этой чёртовой России с самого начала пошли из рук вон плохо. Во-первых, где-то потерялась, не доехала до места встречи Белая Коза. А во-вторых, этот желторожий брюхан, эта узкоглазая вонючка, этот потный бабуин оказался предателем! Ренегатом! Он хоть и доехал до места встречи, но лучше бы тоже сгинул неведомо где. Из-за него Мгави остался без денег и документов, не говоря уже о вещах.
Эй-е, Мамба, Чёрная Мамба, жирная корова, уверенная в собственной непогрешимости! Ты засиделась в своём подвале, Чёрная Мамба, ты стала ошибаться, и это выйдет тебе боком. Только-то и знаешь: Мгави, сделай то, Мгави, сделай это, Мгави, иди сюда, Мгави, ступай туда…
Да если бы не была ты нужна Мгави, видел бы он тебя в гробу и в белой шляпке… Но теперь — всё. Потому что он узрел Путь, он уже едет в нужную сторону и будет там через каких-то десять часов. А в икру его ноги вживлён камень. Кристалл. Это очень непростой камень. Его можно с лёгкостью сменять на нагубник к флейте. К священной флейте, заимствованной у деда. Затем — узнать Мелодию судьбы. Ну а уж после этого — устроить концерт. Вызвать, например, Нагов из Махаталы и дать им конкретное поручение. Для них, говорят, нерешаемых проблем нет.[95] Эй-е, вот уж будет весело так весело… И ненаглядному дедушке, и дорогому братцу, и любимой родне, и драгоценной Чёрной Мамбе. А также разным желтокожим собакам, белым обезьянам и красным шакалам…
Русоволосая голова преображённого Мгави постепенно поникла на грудь. Ему снился Порт-о-Пренс, грязный, зачуханный и смрадный. По улицам гоняли пыль бензиново-угарные «тап-тапы»,[96] между домов сновали наглые крысы, тускло светились вонючие лампы, заправленные нефтью… Из заведений слышался визгливый резкий аромат клирина,[97] воздух был напоён похотью, жарой, запахом пьянящего буа-кошона.
Эй-е, старое доброе время, в какую невозвратную даль ты ушло?.. Ещё вовсю перемалывал отступников Форт-Димант,[98] болота под Ибо-Бич были забиты трупами, а из репродукторов пульсировала зажигательная меринга под названием «Папа Док на всю жизнь». Где всё это, в какой дали?.. Дом жути[99] на площади Дес- Министрос, наводящий ужас «Оборотень»,[100] надёжные соратницы из грозной «Фиет-Лало»…[101] А нежнейшее манго, тающее во рту, а убийственный ром-пунш, а бордели улицы Карефур, а красотки с площади Святого Петра, стоящие всего-то десять гурдов…[102] Какими ветрами вас унесло?
Мгави даже застонал во сне. Он как бы со стороны увидел себя в былой красе тонтон-макутовского наряда: чёрный, не первой свежести костюм, чёрные с позолоченными дужками очки, чёрная же фетровая шляпа… Справа — «магнум» сорок пятого калибра, слева — липкий но долгу службы мачете, а по центру чуть ниже пиджака…
Однако всласть поностальгировать ему не дали. Что-то с силой приложило Мгави в грудь — резко, расчётливо, больно. Словно древко дедовского ассегая.
— Такую твою мать, — выругался Мгави, разлепил глаза и осёкся. — А, здрасте вам…
Перед ним стоял местный тонтон-макут. Только не чёрный, а розовощёкий и рыжеусый. Мгави вспомнил свою нынешнюю внешность и с тихим ужасом подумал: «Неужели и я теперь так выгляжу?..» А рядом с тонтон-макутом злорадно скалила экскаваторные зубы плотная — руки в боки — баба в белом переднике. Такую не взяли бы ни за какие деньги и в третьесортный дом на улице Карефур.
— Он это, Петечка, он, он, — повторяла она, многозначительно ухмылялась и посматривала снизу вверх на рыжеусого. — Он это, он, точно он. Он, он, ворюга!
Чувствовалось, что она с карателем Петечкой на дружеской ноге.
— Сейчас разберёмся, — гневно раздул ноздри тот, задышал и снова познакомил Мгави с «демократкой».[103] — А ну, документ покажь!
Говоря так, он грозно распушил усы, страшно нахмурил брови и не забыл гордо покоситься на бабу — мол, ну как я, хорош?
— Да нечего мне показывать, украли. — Мгави всхлипнул, потёр ладонью ушиб и изобразил вселенское горе. — Всё, всё унесли, и паспорт, и ИНН, и «Визу», и «Мастер-кард». А также полис, права и фотографию жены. Ваше высокоблагородие, господин отличник милиции, не надо меня больше под дых. Я хороший. И у меня панкреатит…
Конечно, он бы мог отвести им обоим глаза, заставить убежать с криками ужаса, вынудить заблудиться в этом маленьком зале и до утра искать выход. Но не стал. Каждое магическое действие оставляет в мире тонких энергий свой след. Такой же внятный и чёткий, как отпечаток пальца или капля крови, полная ДНК. А то, что за ним уже шли, для Мгави не подлежало сомнению. Иных последствий предательство желтобрюхого иметь не могло.
— Полис и права? «Визу» и «Мастер-кард»? Хм. — Тонтон-макут опустил резиновый жезл и задумался. Человек на вокзальной скамейке знал умные слова и был неплохо одет, то есть в целом на вокзального проходимца не очень тянул. Баба, однако, затараторила с новой силой:
— Да он это, Петечка, он! Украл тогда два ящика коньяку, три упаковки «Хольстена» и пять килограммов окорочков! — Запнулась на мгновение, видимо сообразив, что столько напраслины на одного человека возвести не позволял простой здравый смысл, но тут же поправилась: — И у него ещё сообщник был. Чернявый такой, жилистый, на морду — лицо кавказской национальности! А вдруг они каких террористов кормили?
— Террористов? — Петечка явно вспомнил о близости Волховской ГЭС и глянул на Мгави уже по- другому. — А ну, пошли! И молись своему Богу!
Ладно, пошли. Через зал, вдоль по платформе и наконец — в белую дверь с надписью «Милиция». Шагнув через порог, Мгави по одну сторону увидел прозрачную стену с красными буквами: «Дежурная часть», по другую — решётчатый куток. Рядом виднелась ещё дверь с надписью охрой по фанере: «Оперуполномоченные. Вход запрещён». Народу во всех отсеках было немного, и все спали. И помдеж в кресле за пультом, и вихрастый сержант на стуле за столом, и какой-то россиянин, угодивший за решётку, и, кажется, даже гарант Конституции в рамочке на стене. Что делалось за глухой дверью, у оперуполномоченных, видно не было.
— Палыч, не спи, замёрзнешь, — разбудил Петечка помдежа. — Вот клиент, принимай.
А сам с завистью покосился на сержанта, расплющившего щёку о стол. Эх, и везёт же некоторым…
— А? — Помдеж разлепил один глаз, с ненавистью посмотрел на Петечку. — Клиент?
— Клиент, Василий Палыч, да ещё какой, — встряла баба. — Он у меня два места «Аиста» упёр и три упаковки «Хольстена». А подельник у него — чистый террорист…
— А, Людмила Батьковна, ты, — подобрел помдеж. Подумал ещё немного и открыл второй глаз. —
