«Хрен в пальто», — едва не ответил Вован.
— Это наш новый участковый, коллега твой, — кротко улыбнулся Худюков. — Кузьмич сказал приветить, приютить, обогреть. Принять по высшему разряду.
— А… ну, мы это завсегда, — сразу подобрел запойный Сергеев, вытер с подбородка слюну и принялся застёгивать мундир, нимало не смущаясь полным отсутствием брюк. Справившись с последней пуговицей, он сложил ладони рупором и вновь истошно заорал: — Товарищи офицеры, на выход! На выход, такую вашу мать! Коллеги мы тут все или нет?
Товарищей офицеров, помимо него, оказалось двое. Старший лейтенант Сипягин и майор Кузнецов. Несмотря на разницу в возрасте и телосложении, не говоря уж о чине, «коллеги» выглядели братьями- близнецами: небритые, заплывшие, сизые, с нетвёрдой координацией. Такая вот краса и гордость пещёрской милиции.
На их фоне Козодоев и впрямь смотрелся орлом.
— Ну что… с вновь прибывшего причитается, — изрёк, видимо, по праву старшего майор. — Давай, сосед, проставляйся… Чтобы служба у тебя скользила, как по маслу…
— Давай, давай, — сказали хором капитан и старлей. — Чтобы боком не вышло.
— Как только, так сразу, — обнадёжил их Козодоев. — С первой получки — как бы до неё, блин, дотянуть.
У троицы только начали вытягиваться физиономии, когда раздался стук копыт, грозное раскатистое блеяние и на площадку второго этажа, гремя цепью, выскочил козёл. Самый настоящий. С рогами и бородой. А морда была — хоть позируй художнику, вздумавшему изображать нечистую силу.
— О нет, нет, только не это, — страдальчески всхлипнул Сергеев и замахал руками: — Кыш, кыш, сгинь, пропади! Сгинь, гад, стрелять буду!
Какое там. Козёл с отчётливым злорадством сверкнул жёлтыми глазами, дёрнул бородой и… побежала весёлая струя. Со ступеньки на ступеньку, вниз по лестнице, прямёхонько в коридор.
И, чувствовалось, уже в который раз.
— Ч-чёрт, — отскочил прочь Козодоев.
Сипягин восторженно заржал, Худюков зажал горстью нос.
— Гад рогатый!!! — заорал Сергеев плачущим голосом. — Иваныч, а ну-ка выдь-ка на разговор, такую твою мать!..
— Так, где у нас график уборки… — почесал затылок Кузнецов и угрюмо покосился на Козодоева. Заезжего куркуля, не пожелавшего проставиться, явно следовало наказать.
— Да ладно тебе, Васильич, наезжать-то на парня, — неожиданно вступился за Вована Сипягин. — Первый раз, что ли? Высохнет… Лучше думай давай, как брать и чего… а то душа горит, спасу нет. Слушай, Худюков, ты деньгами не богат?
Тут наверху послышались шаги, и рядом с козлом из потёмок возник человек. И если питомцу оставалось только встать на дыбы и явить собой образ материализованного Сатаны, то с его хозяина, напротив, можно было хоть сейчас писать святого угодника в полной готовности к Судному дню. На площадке стоял седой старец, длиннобородый, измождённый и босой, в холщовом исподнем.
— Почто сквернословите? — произнёс он тихо, почти шёпотом, но так, что Вована потянуло задуматься о сущем и непреходящем (знать бы только — как…), а в душе поселилась непонятная дрожь. — Думаете, от вас вони меньше? Ибо человек мерзок по сути своей, преотвратно грешен, путь его от пелёнки смердящей до зловонного савана… Давайте кричите, кричите, недолго кричать-то осталось…
Возникшую паузу тактично нарушил Худюков.
— Здравствуйте, Григорий Иванович, — сказал он, — добрый день. Я вот тут вам нового жильца привёл. Участкового уполномоченного, а также…
— Не пушшу! — грозно прервал его старец. Воздел руки и стал похож на воплощение голода с доисторического плаката о помощи Поволжью.
Козодоев невольно напрягся в ожидании новых апокалиптических пророчеств, но, как оказалось, гнев «святого праведника» имел вполне вещественное обоснование.
— Ваша лавочка мне сколько денег задолжала, а? Почитай, с Преполовения не платите! Дождётесь, и этих выгоню. Поганой метлой. Ибо…
— Мерзок и жалок по сути своей человек, — с готовностью подхватил Худюков. — И недолго нам всем, грешным, осталось. А раз недолго, может, пускай он пока здесь поживёт? — И лейтенант с обезоруживающей улыбкой показал на Козодоева. — Посланец Питера, отличник милиции. Ворошиловский стрелок…
Это последнее он добавил явно для того, чтобы старцу было понятней. Однако тут козёл ударил копытом и забренчал цепью, полностью переключив на себя внимание хозяина дома.
— Ай ты, маленький, — с умилением посмотрел на него «угодник». — Иди, дружок, погуляй, заслужил.
Щёлкнул карабин, весело забарабанили копыта — и мимо вжавшейся в стены милиции зловонной молнией пролетел козёл. Боднул входную дверь — и был таков.
— Гошенька, — проводил его глазами хозяин. Пальцем смахнул старческую слезу и перевёл на Козодоева взгляд, оказавшийся неожиданно зорким. — Значит, отличник? Ворошиловский стрелок? Только это тебе не поможет, их там тьма, легион, бессчётное количество — всех не перестреляешь… — От его слов на Вована заново повеяло жутью, он невольно подобрался, ожидая чего-то судьбоносного и недоброго, адресованного лично ему, но старик внезапно смягчился. — Ладно, — сказал он. — Оставайся пока. Топай, желанный, на постой в боковую.
Ткнул рукой куда-то в неопределённом направлении и величественно отступил прочь, растворившись в сумерках второго этажа, точно в другое измерение канул.
— Гошенька… — протянул Козодоев. Вздохнул и вопросительно посмотрел на Худюкова. — А этот… Григорий Иваныч… он не того? Не буйный хотя бы?..
Вован уже понял, что тут вырисовывалось не просто мужское общежитие, не облагороженное даже присутствием Люськи, тут было нечто покруче.
— Да нет, дядя Гриша — он тихий, — успокоил его лейтенант. — И вообще молодец. Всех похоронил, и своих, и чужих… Он у нас бывший партизан, китель с орденами — не поднимешь…
Козодоев невольно задумался, сколько же лет стукнуло бывшему партизану; по самым скромным прикидкам выходило не менее девяноста. А лейтенант продолжал:
— Болота дядя Гриша знал, как никто. Только однажды пошёл уток пострелять и что-то увидел. С тех пор вот такой…
Козодоеву ещё многое предстояло узнать о здешних болотах и о том, что в них можно увидеть, но покамест его волновали более земные проблемы. Он потянул носом и мученически скривился.
— Господи, ну а козёл-то ему зачем?..
Ответил Сипягин, причём вроде даже с обидой:
— Георгий — он не просто козёл. Он страж, хранитель и оберег. Вот поживёшь здесь подольше, может, поймёшь… — И — о чём, мол, рассуждать с таким бестолковым! — вновь повернулся к Кузнецову: — Ну что, блин, растакую мать, вопрос-то будем решать?
Какие там навязшие в зубах «кто виноват» и «что делать» — главный русский вопрос звучал иначе: что и на какие деньги брать…
— Ну я, пожалуй, пойду, — откланялся Худюков. — Приятно было.
— Мне тоже, — хмуро буркнул Козодоев. — Спасибо большое.
Вот, стало быть, его и обогрели… приветили…
Как белого человека.
«Дярёвня…»
Пересекая коридор, он невольно подумал про местную баню. Ту самую, наверняка заросшую плесенью. Было похоже, что количество этой плесени ему предстояло проверить, и чем скорее, тем лучше.
Боковая комната оказалась маленькой и неопрятной. Такая вот радостная и счастливая жизнь в вымечтанном дворце… Прикрыв за собой дверь, Козодоев расстегнул чемодан, достал пухлый портфельчик с деньгами…[3] В это время ему померещились за окном какие-то тени,
