выстроил цепью — искать пропавших арийцев. Правда, в глубине души Матвей Иосифович был уверен, что всё это зря. Так сказал Краев, а значит, так оно и будет. Впрочем, ладно. Дети нагуляются, глядишь, грибов к обеду притащат, а главное, на душе греха не добавится. И так-то — бульдозером не разгрести…
Когда над лагерем повисла тишина, Краев плотно уселся за ноутбук.
— Всё, меня не кантовать, — сказал он Оксане. — Зарэжу.
И — только клавиши застучали. Дорвался.
Варенцова легонько погладила его по голове и привычно отправилась на кухню, где уже трудился Песцов. В данный момент Оксанин коллега-террорист потрошил упитанную ондатру. Зверька добыл на речке Шерхан, причём с ловкостью, которой от громадной собаки люди обыкновенно не ждут. В руках Песцова всё кипело, ладилось и скворчало — приятно посмотреть. Бьянка тихо сидела над ведром с картошкой и с горестным отвращением выковыривала чёрные глазки.
— И вот это мы будем есть, — пожаловалась она Варенцовой. — Какую-то прошлогоднюю гниль из подвала. Когда молодую на рынке уже вовсю продают…
Нож и клубни она держала брезгливо, кончиками пальцев. «Ах, где ты, небо Италии… Лангустины, козий сыр, оливковое масло, молодое вино…»
— Дарёному коню… — усмехнулась Варенцова. — Особенно если он без фосфатов и азотов! — Вытащила нож и кончиком его, словно хотела проткнуть небо, важно показала куда-то наверх. — Это вам не фастфуд, а высокая оккультная политика. От самой Ерофеевны…
Присела рядом, засучила рукава и взялась за картошку — только кожура полетела.
При этом Оксана успевала поглядывать на Песцова. Интересно, что всё-таки он будет делать с ондатрой? Тушить, жарить на углях, варить, припускать в собственном соку?..
Песцов тем временем решительно открыл железный шкаф, в котором хранились концентраты, окинул взглядом полки и задумался, как полководец перед битвой. «Ну, со вторым всё ясно — пюре и тушёнка. А вот что изобразить в качестве супа? Бульон из копчёной грудинки у нас есть, но вот что бы в нём развести?..»
Брикетов и концентратов, клятвенно суливших то «вкус бабушкиного борща», то «аромат домашнего рассольника», имелось в избытке, но доверия Песцову они не внушали.
— Бьянка, угадай, — оглянулся он на подругу. — Первое, второе, третье или четвёртое?
Варенцовой они давно уже не опасались, а потому «Эльвира» была отправлена в отставку. Оксана была своя в доску. Не предаст, не продаст. Потому как на одной льдине, под одним Богом, в одном мире…
— Пятое, — тоном христианской мученицы отозвалась Бьянка. — А крыса для кого? Ох, Песцов, Песцов, доиграешься, будет тебе матросский бунт на «Потёмкине»…[128]
— Ондатру, — Песцов принял стратегическое решение и начал вытаскивать из шкафа кирпичики борща, — чтобы ты знала, посвящённые называют «водяным кроликом», за вкус мяса. Оно у неё диетическое. И вообще, при мне про крыс плохо не говорить![129]
— Потому что крыски и мышки — звенья пищевой цепочки, их кошки едят, — рассмеялась Варенцова и внезапно спохватилась: — Тишка, ты где? Тихон, гад! Кис-кис-кис!..
Рыжий гад действительно не показывался с самого утра, и Оксана за него беспокоилась. Ну да, кот был очень самостоятельный и неплохо умел за себя постоять. И вообще — древнее, священное животное, умудрённое мудростью мудрых. Но вокруг всё-таки дремучий лес. А в нём — волки, коршуны, рыси…
— Мя-а-а, — отозвался знакомый голос с берёзы. Оказывается, пакостник Тишка уютно разлёгся на толстой развилке и подрёмывал там, свесив рыжую метёлку хвоста. Фига ли ему в дремучем лесу? Ему и при кухне очень неплохо…
— Тьфу на тебя, — с облегчением ругнулась Оксана.
Полководец Песцов тем временем постановил изготовить на десерт черничный кисель. Но не из ягод, которые дозревали в лесу, а опять-таки из брикетов. Размяв, он залил их холодной водой, размешал и начал доводить до кипения. Когда забулькало и поднялось, Песцов оттащил кастрюлю в тенёк и вновь переключился на успевшую подмариноваться ондатру. Накрошил лука, водрузил на сковородку и прижал крышку камнем потяжелее. Скоро пошёл такой аромат, что даже Бьянка не удержалась:
— «Потёмкин», кажется, отменяется…
— Тихо, женщина, не мешай процессу, — с напускной строгостью воздел ложку Песцов. Сбросил нагревшийся камень и принялся обкладывать ондатру картошкой. — Служенье муз не терпит суеты… Иди-ка лучше разбодяжь сухого молока для пюре!
Да, древние греки явно забыли предусмотреть музу не только для шахмат, но и для кулинарии. Ондатра «а-ля Песцов» румянилась и благоухала, жареная картошка покрывалась золотой корочкой. «Вы не любите крыс? Вы просто не умеете правильно их готовить…»
— Ондатра тапака,[130] — объявил Песцов, последний раз снял пробу и ловко перехватил сковородник. — Ну, милая, пойдём…
— Куда? — удивилась Варенцова. — Может, ей лучше остаться?
— Нет, пойду Ганса кормить, — неожиданно серьёзно ответил Песцов. — Пусть хоть пожрёт как следует. А то сколько можно изгаляться над человеком — магия такая, магия сякая… Волшебники, блин! Виртуозы! А ему каково? — И, как положено полководцу, отдал Бьянке приказ: — Готовность картошки определишь, потыкав… не ножом, женщина, спичкой! Как сварится, воду слей, да как следует, и сразу начинай мять пестиком, потихоньку подливая молоко… Да не халтурь, мне комки не нужны. Вернусь, блин, проверю!
«Медведь с большой буквы» ещё похрапывал — товарищ Краев вчера вечером велели ему спать, и этот приказ пока ещё пребывал в силе.
— А ну-ка подъём! Сорок пять секунд! — фельдфебельским голосом заорал Песцов. — Умываться и жрать! Потом перекурить и приступать к уборке территории! Вперёд, время пошло! Меня сам товарищ Краев уполномочил!
Это подействовало безотказно.
— Есть, товарищ Сергей! — Ганс Потапович мгновенно вскочил, запрыгнул в сапоги и проворно побежал в сторону сортира. Песцову бросилось в глаза, что бежал он косолапо, конкретно по- медвежьи.
«Нет, с этим надо что-то делать…» — посмотрел ему вслед Песцов. Ему неожиданно вспомнилась апокрифическая легенда про «рыцаря революции». Пребывая в туруханской ссылке, Феликс Эдмундович завёл себе ручного медвежонка. Играл, воспитывал, кормил, дрессировал… Легенда гласила, что медведь даже рыбу ему из речки притаскивал. И всё было хорошо, но потом Дзержинского отправили в Коломенский централ. А туда с медведями, ясен пень, не пускают… Дело кончилось тем, что Феликс Эдмундович снял с воспитанника шкуру, и та потом отлично согревала его на этапах и в тюрьмах.
Может, тот мишка был дальним родственником герра Опопельбаума? А что! Во-первых, генетическая родня. А во-вторых, с Ганса словно шкуру сняли, лишили человеческой индивидуальности, превратили в безвольный автомат. Принеси то, сделай это… Побыл человеком? А теперь давай-ка трансформируйся в медведя. А хорошо это или плохо, не твоё, скотина, дело.
— Волшебники, мать их за ногу… — сквозь зубы пробормотал Песцов. Взглянул на часы — далеко ли до обеда? — и решительно постановил себе сходить к Краеву, разобраться. — Властители, блин, человеческой души… Недорезанные…
Ерофеевна. Когда наступит Ахау
Кузнец жил на самой окраине деревни, там, где начинался старый лес. Почерневший от времени дом, бурьян во дворе, яблони-дички, которые получаются, когда гибнет от мороза культурный привой, а корни продолжают расти. Скорбно покосившаяся обветшалая кузня, огонь в которой никто уже давно не
