Влетел ко мне какой-то бес.Он был не в духе или пьян,и в драку сразу же полез:повёл себя, как хулиган!И я спросил: — А кто ты есть?Я не люблю таких гостей.Ты лучше с лапами не лезь:не соберёшь потом костей!Но бес от злости стал глупей,и стал бутылки бить в углу.Я говорю ему: — Не бей!Не бей бутылки на полу!Он вдруг схватил мою гармонь.Я вижу всё. Я весь горю!Я говорю ему: — Не тронь!Не тронь гармошку! — говорю…Хотел я, было, напрямикна шпагах драку предложить,но он взлетел на полку книг:ему ещё хотелось жить!Уткнулся бес в какой-то бреди вдруг завыл: — О, Божья мать!Я вижу лишь лицо газет,а лиц поэтов не видать…И начал книги из дверейшвырять в сугробы декабрю…Он обнаглел, он озверел!Я… ничего не говорю.
Ленинград,
1960
ПОЭТ
..Глебу Горбовскому
Трущобный двор. Фигура на углу.Мерещится, что это Достоевский.И ходит холод ветреный и резкий.И стены погружаются во мглу.Гранитным громом грянуло с небес!Весь небосвод в сверкании и в блеске!И видел я, как вздрогнул Достоевский,как тяжело ссутулился, исчез.Не может быть, что это был не он!Как без него представить эти тени,и странный свет, и грязные ступени,и гром, и стены с четырёх сторон?!Я продолжаю верить в этот бред,когда в своё притонное жилищепо коридору, в страшной темнотище,отдав поклон, ведёт меня поэт…Он, как матрос, которого томитглухая жизнь в задворках и в угаре.— Какие времена на свете, Гарри!..— О! Времена неласковые, Смит…В моей судьбе творились чудеса!Но я клянусь любою клятвой мира,