сказал он, бабабабаб. Браво, слышите, как хорошо он говорит, браво, малыш. Бабабаба, произносил его беззубый рот, он смотрел на меня и улыбался. Он может говорить, просто ему нужно дать время раскачаться. Ну, кто у нас сейчас будет пить сок, кто, сказала она. И поднесла к его губам розовую пластмассовую поилку, я увидела, как на его тонкой шее заходил кадык, вверх-вниз, потом остановился посередине. Таак, сказала она, теперь мы нашему малышу вытрем рот. Он громко засмеялся. У него хорошее настроение, сказала она. Вы узнаёте вашу дочку, сказала Анита, это она, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха. Если мы будем повторять «шлюха, шлюха», может быть, он что-нибудь вспомнит. Давай вместе, и мы с ней принялись повторять: шлюха, шлюха, шлюха… Я шлюха, твоя шлюха, говорила я. Бабабабба, ба… Он смотрел на меня. Бабабаба, ба, ба… Поменяй ему памперс. Хорошо, сказала я. Супер, сказала Анита, давай снимем с него мокрый, посмотрим, как выглядит голым этот, в свое время страшный, дядька. Папа, сказала Анита, мы сейчас увидим тебя голым, и шлюха перестанет тебя бояться. Она сняла с него одеяло, тихо шумел электрический обогреватель, стянула с него пижамные штаны, он засмеялся во весь голос. Хихихихихи. Знает, что сейчас я обмою его теплой водой, а потом припудрю тальком, ему очень нравится, когда его пудрят тальком, ему щекотно. Она сняла с него памперс довольно большого размера, он лежал спокойно, две тонких желтых ноги, похожих на овечьи, маленький член едва виден, редкие седые волоски. Ох, сказала Анита, какая трогательная беспомощность, ох уж эти отцы, эти гадкие, злые отцы, если бы знать, каковы они на самом деле, было бы легче. Вот если бы ты знала, что твой папа в один прекрасный день станет таким, две тонких желтых ноги и крохотный член, разве ты стала бы кричать «айооооой», спросила меня Анита. Нет, не стала бы, сказала я. Вот видите, не надо смотреть назад, вперед, только вперед. Все мужчины нашей жизни станут такими, две тонких ноги и крохотный член среди седых волосков, такими и нужно их видеть. Сейчас я люблю этого моего малыша. Ну, давай, сказала она мне, надень на него памперс. Я упаковала его тонкие ножки в памперс, он зашамкал ртом. Это же супер, сказала Анита, когда-то шамкали вы, теперь шамкает он, все время кто-то шамкает, почему в жизни с нами не происходит ничего нового? Да, это так, сказала она, жизнь каждого из нас это только повторение, нужно расслабиться, наслаждаться жизнью, найти себе какое-то хобби. Жалко, сказала Анита, что мы с вашей дочерью не можем найти по паре желтых ног и засохший хуй, чтобы упаковывать все это в шуршащие памперсы, это помогало бы нам расслабляться. Наши семейные хуи большие, или считают себя большими, они не хотят упаковываться в бумажные памперсы или становиться для нас игрушкой, они хотят быть нашими повелителями. Нужно ждать, просто нужно ждать. О’кей, сказала я, накрою его, и я накрыла его коричневым одеялом в светлых крапинках, его мама подарила мне на свадьбу. Бум, бум, бум, бум! Кто-то барабанил в дверь, бум, бум, бум! Я проснулась. Дверь в мою комнату сотрясалась. Выходи, шлюха, орал отец! Я звонил твоему мужу, отправляйся домой, шлюха!
Я равнодушно смотрела на дверь, впервые в жизни я его совсем не боялась. Отъебись, сказала я ему про себя, отъебись, овечья нога! Если дверь не выдержит, я тресну его костылем по голове, если выдержит, выйду позже и вызову такси. Дверь выдержала.
Видите, эй, господа, видите то, что вижу я? Вру, выдумываю сны и подруг. У меня никогда не было подруги, ни во сне, ни наяву. Маленьких подружек разогнал отец, взрослых — муж. Я выдумала все это только затем, чтобы вложить в уста своей матери собственные мысли. Моя мать скорее бы умерла, чем произнесла то, что сказала мне во сне. Никогда в жизни моя мать не стала бы говорить что-то подобное. Нет такого сна, в котором она решилась бы читать мне лекцию на какую угодно тему. Только не она! И не мне! И я для нее, и она для меня превратились в давно прочитанные книги. Преступники, убийцы бывают иногда хитрыми, они выдумывают сны, рассказывают охотничьи рассказы, пытаются уверить судей, что они хрупкие, растерянные, перепуганные, что поминутно теряют нить повествования, словно есть что-нибудь более существенное, чем голые факты, а в моем случае имеется только одна истина — я убила своего мужа! Насколько могут уменьшить мое преступление рассказы о снах и о матери, которая борется за права женщин? Моя мать — феминистка?! Это насмерть перепуганное, дрожащее, сломленное ничтожество?! Это существо, которое летом всегда носило тоненькое платье из ситца, да, да, именно так называлась эта дешевая ткань, ситец! А зимой ходила в платье из фланели, если это вообще можно было назвать платьем. У ее платьев, которые всегда застегивались спереди, на пуговицы, обязательно должно было быть два кармана. И на летнем, и на зимнем. В карманах она держала спички, пачку сигарет «Фильтр 57», несколько сломанных сигарет, она всегда курила по половинке, и хлопчатобумажный носовой платок. В него она сморкалась сухим носом. Она постоянно вытирала нос и сморкалась, хотя нос всегда был у нее сухим. Что я хочу всем этим сказать? Я выдумала этот сон, но даже во сне, в самом безумном сне худая, даже истощенная женщина из моего детства не могла бы так говорить. Она вообще почти не говорила, за всю жизнь я слышала от нее не больше десятка фраз, я уже вам сказала, она только постоянно вытирала сухой нос. Вот и все о моей матери и о носе моей матери, теперь я вам расскажу, как мы с моим любовником отправились в нашу первую и последнюю поездку.
Не люблю коллективные поездки журналистов, я терпеть не могу выпивку, езду в автобусе и рыбный паприкаш. Обычно такие поездки устраивали в далекие от моря места, но и там почему-то тоже никак нельзя было обойтись без рыбы, она обычно часами булькала в каком-то котле. Жирная, разрезанная на куски тварь, наперченная, дико соленая, острая. Проехать триста километров в один конец ради того, чтобы потом рыгать огнем? Так что я оставалась дома. Когда мы с ним собрались на Остров, я сказала свекрови, я ей оставила Эку, что еду с коллегами посмотреть на редкую разновидность оленей. Он был на очередном семинаре. Поездка с любовником на выходные выглядит гораздо более волнующей после того, как она закончилась, а не пока длится. Я положила в сумку новую ночную рубашку, трусики, джинсы и чувствовала я вовсе не безумную радость, а страх. Я была уверена, что он приедет на Остров и убьет меня. Моему любовнику это казалось смешным. Убьет? Думай позитивно. Мы будем трахаться, пока не окоченеем, у нас будет алиби, мне не придется трахать свою жену, тебя не будет трахать твой муж! Жизнь прекрасна, если взглянуть на нее с правильной точки зрения. Он смеялся и смотрел в чашечку кофе без сахара, а я смотрела на его мелкие зубы. Мы сидели на террасе отеля в центре города. Вы, мужчины… Не надо, он поднял взгляд, я видела его маленькие глаза, не начинай с этим, вы, мужчины, не будь банальной. Мы, мужчины, — свиньи, а вы, женщины, — соблазненные святые. Будем откровенны: я хочу тебя трахнуть, ты хочешь со мной трахнуться, все остальное может означать только одно — ебать мозги, но лучше обойтись без этого. Не будем расширять контекст. И я не собираюсь трахаться, испытывая комплекс вины. Старушка, так мало людей любят друг друга, так мало людей, у которых есть кто-то, с кем хочется поехать на Остров, сегодня ни у кого не дрожат от любви руки, воспользуемся нашим счастьем, давай посмотрим на то, что с нами происходит, как на чудо! Представь, а вдруг бы мы с тобой не встретились?! Мы друг для друга не убежище, в котором мы хотим спрятаться от своих партнеров по браку. Я ни от кого не бегу, я просто иду к тебе, потому что люблю тебя, ты мне нужна. Я не буду упоминать о воде, воздухе, солнце, пище, это мне не нужно. Нужна мне только ты и твоя пизда. О, сказала я, меня всегда ужасно волновали романтичные мужчины. Он взял меня за руку, рядом с нами сидела небольшая компания коллег-журналистов, они мне кивнули, я кивнула им и погладила его руку, я смотрела на него соболезнующе, пусть люди думают, что это мой брат или родственник, у которого умерла мама. Вообще-то я знала, что они ничего не думают, журналистов люди не интересуют, они сыты ими по горло.
Я пришла к зданию редакции радиовещания. День был прекрасным, ранняя весна, дул прохладный северо-восточный ветер. Он ждал меня в служебном автомобиле. Все мои коллеги знали, куда я собралась, и я, пока тащила сумку к машине районного суда, чувствовала себя в безопасности. Он вышел из машины. За рулем сидел какой-то мужчина, на заднем сиденье — женщина. Что это за люди? Женщина — председатель суда, мужчина — шофер, они тоже едут на уик-энд, подбросят нас до побережья, а обратно вернемся на автобусе. Мы двинулись в путь. Через два часа решили ненадолго остановиться. Председатель суда сказала мне в туалете: ну, супер, вижу, и вы на пути к свободе, я от своего кретина избавилась шесть лет назад, все ему оставила, не повторяйте моей ошибки… Я в другой фазе, сказала я, доставая из упаковки бумажную салфетку, вода из крана еле текла. И тем не менее, сказала рыжеволосая дама-судья, какой ему от того прок? Сейчас он умирает от рака прямой кишки, а я трахаюсь с парнем, который моложе меня на пятнадцать лет. Я сделала все, чтобы он об этом узнал, стресс ускоряет развитие болезней, может, скорее сыграет в ящик. О, что вы, сказала я, ненависть разрушительна, я читала в журнале, постоянные мысли о наших врагах поднимают у нас давление и вызывают аритмию, расслабьтесь, вдруг вы заболеете, я своему не желаю смерти от рака, на самом-то деле я ему этого еще как желала, но мне не хотелось делиться мечтами с незнакомой женщиной, ненависть убивает, будьте осторожны. Ненависть лечит, сказала судья,
