Арсланкул снял шапку и безнадежно махнул ею в воздухе, словно хотел сказать себе: «Чего там, брось!» Сделав два-три шага, он смущенно остановился; перед ним стояло несколько человек. Кроме мастеров, уже знакомых Арсланкулу, здесь были и посторонние. Один из них, хорошо одетый человек, с улыбкой сказал:
— Почему ты перестал петь, добрый джигит? Мы тоже хотим послушать. Ведь правда? — Он посмотрел на окружавших его людей.
Пожилой мастер, державший в руке большой лист бумаги с планом какого-то здания, медленно произнес:
— Да, сынок, ты пел свою песню с чувством.
— Это верно, мы наслаждались искренним чувством, заключавшимся в песне, — снова заговорил незнакомец..
Простое обхождение знатного с виду человека ободрило Арсланкула. Овладев собой, он сказал, приложив руку к груди:
— Господин, не смущайте меня. Ваш покорный слуга не певец; я только так иногда напеваю для себя.
Арсланкул огляделся вокруг и, увидев, что работа возобновилась, быстро сбежал вниз.
Поднимаясь с грузом кирпичей, Арсланкул остановился удивленный: человек, с которым он только и разговаривал, подоткнув полы дорогого халата и засучив широкие рукава, трудился, как заправский подмастерье. Он подавал мастерам кирпичи и ганч. Юноша посмотрел на него уголком глаза и сказал про себя, пожав плечами: «По виду знатный господин, а нравом на них не похож».
Проходя мимо, Арсланкул каждый раз исподтишка поглядывал на него. Тот, видимо, не утомлялся Наоборот, на его вспотевшем лице читалось все большее увлечение работой. Наконец Арсланкул не выдержал: он толкнул под бок шедшего рядом товарища и спросил, указывая рукой наверх:
— Кто этот господин? Очень уж здорово работает. Или, может, боится начальника? — Он весело рассмеялся своей шутке.
— Э, несчастный, ты что, до сих пор не знаешь этого — господина? — ответил его спутник, умеряя шаг.
— Нет, а кто это?
— Господин Навои. Он часто приходит сюда и всегда так усердно работает.
Глава пятнадцатая
Возле одной из канцелярий дивана собралась большая пестрая толпа. Старик сторож усердно подметал, не поднимая пыли, широкий, ровный, квадратный двор. Борода у него была гладкая, расчесанная, лицо жирное, бескровное, как у всех стариков, которые по утрам, чтобы легче было переносить дневные заботы, выкуривают трубку терьяка и к тому же едят много сладкого Опершись на ручку метлы, старик исподлобья посматривал на собравшихся. Увидев знакомого, он подошел к нему, хлопнул его по плечу и сказал:
— Вот диво! Господин Алишер целую неделю пробыл в Чиль Духтаране — там строится новый рабат. Сегодня ночью он вернулся в Герат. Хорошо. Но кто же cказал об этом людям?
В Ничего удивительного. Ведь сердца людей привязаны к Навои, — убежденно проговорил красильщик с синими руками.
В это время во дворе появился поэт в эмирском, шитом золотом кафтане. Все поклонились, приложив руки к груди. Навои ответил на приветствия и быстро прошел в помещение. Люди, столпившись перед дверью, начали искать в сумках и чалмах свои бумаги. Из смежной комнаты вышел молодой писец с надменным лицом.
— Терпение! Терпение! — сказал он, — окинув собравшихся пренебрежительным взглядом, потом скрылся в комнате, в которую вошел Навои.
— Сегодня очень много народу, — сказал он поздоровавшись с поэтом. — Можете ли вы принять некоторых из них?
— Не понимаю, что вы котите сказать.
— Если у вас мало времени, я скажу, чтобы остальные пришли в другой день…
— Похвальное усердие! — насмешливо воскликнул Навои.
Писец потупил глаза.
— Вы еще молодой человек, — сказал Навои более мягким тоном. — Вероятно, вам предстоит повыситься в должности. Пусть навеки запечатлеется в вашем сердце: так служить народу не дело разумных.
Писец не смел поднять головы. Попросив из извинения, он хотел выйти. Навои остановил его. Он приказал молодому человеку посидеть здесь до прихода его обычных помощников. Писец ободрился и присел перед столиком, на котором стояли письменные принадлежности.
Первым вошёл оборванный, средних лет деревенский житель в грязной, нахлобученной на глаза шапке. Сложив руки на груди, он смущенно остановился.
— Садитесь, скажите, в чем ваша просьба? — приветливо проговорил Навои.
Дехканин присел на корточки перед дверью.
— Беда на меня свалилась. Из Исфизара я, — начал он и вдруг спросил: —Все ли говорить? Длинный разговор будет.
— Говорите, — с улыбкой ответил Навои.
— У меня всего-навсего один конь. Неплохой когти подходящий для нашей работы. И вдруг к нам в кишлак приехал конный воин. Сзади него на лошади красивый мальчик. Я как раз чистил коня. Воин остановился возле Меня и говорит: 'Оседлай твоего коня, я посажу на него моего брата — вот этого. Скоро опять поеду в Герат, отдам коня», — говорит. Я упрашивал: «Бек джигит, сейчас самое горячее время, без коня не обойтись. Спроси у других, а если не найдешь, поезжай так. На твоем аргамаке доедешь и до Каспийского моря». «Нет, — говорит. — Я ездил на охоту, и мой конь очень утомился. Меня знает весь Герат. Я, — говорит, — сын казия».
Поставлять начальству коней искони в обычае. Я оседлал коня, отдал воину поводья. Ну вот, два месяца прошло, а о том проклятом сыне казия ни слуху ни духу. Десять дней назад сел я на осла и приехал в Герат. Не пропустил ни одной улицы, никого, без спросу не оставил. Где его найти? И коня не нашел, и еще беда на меня свалилась: три дня назад украли осла. Пойду в cуд — меня и слушать не станут. К вам с поклоном пришел, господин.
Дехканин тяжело вздохнул. Навои покачал голод вой.
— Брат, с вами случилась беда. Кто бы он ни был — сын ли казия, военный ли — беда одна. Таких охотников много. Они и собаки своей не стоят. Каи его зовут, вы не знаете?
— Говорил, Тадж-ад-дин.
Навои взглянул на писца и приказал позвать Кылычбека. Потом, улыбаясь, обратился к дехканину,
— Ваш конь найдется. Свое настоящее имя военный скрыл, но вы скажите, каков он видом. А вот рель искать, должно быть, бесполезно: в каком он бурьяне, у кого в хлеве? Вы сможете доказать, что осла
