Но куры уже проснулись.
Рябая посмотрела на передний вагон и сразу все поняла.
– Тревога! – закричала она.
Куры вместе налетели на переднее стекло заднего вагона и разнесли его вдребезги. Затем вихрем навалились на заднее стекло первого вагона, вынесли его и оказались внутри. Могильщики заметили их, когда уже было слишком поздно, – они не успели убежать и принялись кулаками сбивать кур на лету. Несколько раз им это удалось и поверженные птицы падали на пол, но кур было слишком много. Они сбили их с ног, облепили со всех сторон и утащили через выбитое стекло куда-то в темноту.
– Благодарю за службу! – по-военному сказала Рябая кура Витьку. – Но мы еще ждем твоего знакомого в камуфляже.
Витек вышел из вагона и побрел в темноту по рельсам. «Это будут первые одноногие могильщики в городе, – подумал он. – Но как же они станут копать ямы? Только в паре, по другому никак». Он представил, как они по очереди подпрыгивают и нажимают на лопату. Получалось забавно.
Вскоре рельсы привели его к городу, где как раз начался траурный салют в память птичницы Анфисы. Салют производился фейерверками черного цвета, и поэтому на ночном небе ни хрена не было видно, только слышались выстрелы пушек. Но народ все равно глазел, задрав головы вверх. Кто-то сказал, что такие салюты нужно смотреть через специальные дорогие очки фирмы «Дурилло Оптикс», тогда будет все видно, потому что очки делают небо светлым. Очков ни у кого не оказалось, а обычные солнцезащитные были здесь бесполезными.
Витек заглянул в летнее кафе у метро. Там работал телевизор. Диктор со скорбным лицом говорил:
– Велика и пока не до конца осознана роль птичницы Анфисы в нашей жизни последних лет. Она оставила нам одноногих кур и россыпи небесных светил во всех галактиках Вселенной. Истинное ее место в истории определит время. Да будет вода ей пухом, а огонь – прахом, извините, периной!
Витек сплюнул и поспешил в метро. Нужно было готовить захват Ивана.
18
Иван зашел в продуктовый магазин и долго смотрел на витрину с колбасой. Разнообразные колбасы и окорока бесстыдно раскинулись под стеклом, выставив напоказ округлости и срезы, подсвеченные люминесцентной лампой, словно нудистки свои прелести на пляже. Смотреть на них было неловко, но интересно. Чувство голода было таким сильным, что, казалось, он мог бы съесть всю витрину разом.
– Что вам? – ласково спросила молодая продавщица.
Он сглотнул слюну.
– Окорок тамбовский... свежий? – спросил он внезапно охрипшим голосом, понимая, что на самом деле ему один хрен – он умял бы и лежалый.
– Сегодня привезли, – улыбнулась она.
– Тогда полкило. И карбонада, вон того, столько же.
– Хорошо.
Ловко орудуя острым ножом, она отрезала требуемые продукты, взвесила их и налепила этикетки.
– С вас четыреста двадцать рублей.
Иван полез в кошелек. Там лежала одна десятка. Он знал об этом, но надо было разыграть сцену внезапно закончившихся денег.
– Девушка, – сказал он, показав ей тоскливые внутренности кошелька и стараясь, чтобы голос его звучал как можно проникновеннее, – у меня закончились деньги. Я вам потом занесу, ладно?
Приветливость продавщицы мигом куда-то исчезла.
– Нет денег – нет колбасы! – сказала она и убрала свертки на стол позади себя – от греха подальше.
Ивану стало обидно.
– Но я очень хочу есть! – заявил он.
– Все хотят есть, – отрезала продавщица. – Работать надо.
– Я отработаю, – предложил Иван.
Она поняла его по-своему:
– Больно надо, – фыркнула она, – у меня муж есть!
Иван понял, что с этой стороны не пробиться и зашел с другой:
– Я представитель закона! – заявил он.
– И что с того? – осталась невозмутимой продавщица. – Закона о бесплатной колбасе пока нет.
– Я при исполнении! – продолжал гнуть свое Иван.
Продавщица скептически оглядела его пыльный камуфляж и такую же бандану, вкупе со щетиной на щеках и черными ногтями.
– И что вы исполняете? – спросила она. – Песни? Танцы? А может, фокусы показываете?
Иван глотал обидные слова одно за другим, все еще надеясь утолить голод.
– Я преследую очень опасного преступника, – пояснил он, – и вы обязаны оказывать мне всяческое содействие.
Продавщица поманила его пальцем, наклонилась вперед и заговорщицки понизила голос:
– Знаете, содействие колбасными изделиями оказать не могу. Все, что угодно, но только не это.
Иван понял, что она откровенно насмехается.
– Вы зря веселитесь! – сказал он с угрозой.
– Может, и зря, – согласилась продавщица. – Только покажите мне сначала ваше удостоверение.
Не сводя с нее взгляда, Иван полез в нагрудный карман. Удостоверения там не было. Не оказалось его и в других карманах.
– Потерял, – обескураженно сказал он.
– Бывает, – заметила продавщица. – Найдете – заходите.
Чувство голода не ослабевало.
– Но вы же видите мою форму! – решил не сдаваться Иван.
Продавщицу на таком пустяке было не провести.
– Такую форму, – сказала она, – можно купить в любом закутке, где продают камуфляжи и прочую армейскую лабуду.
Иван понял, что ее не проймешь ничем.
– Что же у вас и сочувствия никакого нет? – спросил он уже нормальным голосом.
Продавщица посмотрела на него долгим взглядом, в котором сочувствие было, но не очень много. Больше в нем присутствовало недоверия.
Она вздохнула, полезла под прилавок и извлекла оттуда полузасохшую булочку с маком и рябое яблоко.
– Вот, – сказала она, положив скудный провиант на прилавок, – больше ничем помочь не смогу. Пусть это будет моим вкладом в поимку опасного преступника.
Сгорая от стыда, Иван взял подаяние и молча вышел. Его могучему организму этого было на один зуб. Он мигом размолол еду крепкими челюстями, но голод от этого только усилился. Жареных крыс больше не хотелось. Сытый город призывно сверкал своими витринами, предлагая еду на любой вкус и кошелек, а он не мог взять ничего.
«Так что там говорил этот длинноволосый урод в канализации про деньги? – вдруг вспомнил Иван. – Что все отдаст? Вот и пусть отдает!»
И он направился на Плющиху.
19
Витьку иногда очень хотелось позвонить Нине. Он доставал ее визитку и смотрел на номер телефона. От этого ему казалось, что он видел ее только вчера. Визитка была отпечатана в две краски на тисненом картоне соломенного цвета. Первое время карточка сохраняла аромат ее духов, а потом духи выветрились.
Особенно сильным, почти нестерпимым, желание позвонить становилось ночью, когда он просыпался после кошмарного сна и понимал, что даже рассказать об этом сне ему некому. Сердце сжималось от тревоги и тоски. Он оглядывался назад и видел, что все сроки наладить жизнь им пропущены и ничего уже
