– Он потом кому-то позвонил, – вспомнил Иван, – и мы распрощались.
– А что по телефону сказал?
– Отменил встречу. Сказал, что ехать уже не надо. А почему это тебя интересует?
– Да так, просто. Ладно, это неважно.
Подошла Нина. Они поговорили минут пять о пустяках.
– Да, – вспомнил Витек, – я же ослика морзянке научил. Он мне сообщил, что его зовут Пяндж.
Иван просиял:
– То-то я смотрю, он все копытом выстукивает, а я не пойму, в чем дело. Думал, подкова отваливается. Ну, теперь пообщаемся вволю. Меня научишь?
Витек написал ему на бумажке буквы телеграфной азбуки.
– Практические занятия будут потом, я сейчас сильно занят.
– Ладно.
– Ты теперь домой поедешь? – спросил Витек.
– Не знаю. Покантуюсь пару дней на решетке. Если не помирюсь – уеду. А завтра выйдем на работу в парк.
– Ладно, не пропадай.
Они попрощались, и Нина с Витьком вернулись домой.
61
Витек работал над записями несколько дней. Нина его не беспокоила. Утром, когда он еще спал, она уходила на работу, оставив на кухне записку, что сегодня на обед. «Почти что семейная жизнь, – думал Витек. – Но как же она не боится оставлять дома бомжа? Вдруг обворую или пожар устрою?» Ее доверие лишний раз доказывало, что ему повезло, что он ее встретил.
Ему было здесь так же уютно, как когда-то в родительском доме и как потом не было уже нигде. Виделись они только вечером за ужином, а потом Витек возвращался к полностью захватившей его работе. Он надеялся, что, прочитав о его страданиях, Нина полюбит его за них, а он уже и так ее любил, но боялся об этом сказать.
Через неделю работа была закончена. Утром в воскресенье он собрал листы, сложил их вместе и пошел на кухню. Там Нина, прикрыв дверь, чтобы не мешать ему звоном кастрюль, готовила обед.
Он распахнул дверь и с порога объявил:
– Вот, все готово!
Кухня внутри почему-то оказалась ментовским автобосом. Автобус был пуст. Перед ним стоял Иван в зимнем камуфляже и смотрел на него колючим взглядом.
– Очухался, бомжара? – спросил он недружелюбно. – Это хорошо. А то я уж думал – тебе кранты.
Листы выпали у Витька из рук и разлетелись по полу.
– Ты чего, Ваня? – спросил он, чувствуя, что произошла катастрофа.
– Для тебя я – Иван Петрович! – отрезал тот. – А откуда ты знаешь мое имя?
– Так мы же с тобой вместе два месяца на решетке кантовались, – пролепетал Витек.
– Мы с тобой? – тот смерил его полным презрения взглядом. – Ты хочешь сказать, что я бомжевал? Да ты в своем уме, убогий? Я тебя в первый раз вижу – это раз! Я офицер милиции – это два! Понял?
– Понял. А как же Пяндж?
– Какой еще Пяндж?
Витек совсем смутился:
– Ослик, который твой сын.
– Мой сын – осел? В каком это смысле?
– Ну, – Витек уже и не рад был, что завел речь о Пяндже, – с копытами такой и с хвостом.
Иван навис над ним, как готовая обрушиться пятнистая скала. Витек втянул голову в плечи и попятился.
– То есть ты хочешь сказать, что я трахал ослицу?
– Ну ты же сам рассказывал.
Иван машинально нашарил на поясе дубинку. Витек обмер. Иван передумал, но руку с дубинки не убрал.
– Ты нарываешься на большие неприятности, бомж, – сказал он угрожающе. – Ты оскорбил меня – назвал бомжом и зоофилом, а моего сына – ишаком. А я, между прочим, при исполнении. За это тебе могут влепить срок.
Витек испугался. Он чувствовал, что делает одну глупость за другой, но не мог остановиться.
– Так я же по-дружески, – пролепетал он.
– Ты мне, блядь, не друг! – рассвирепел Иван. – Говорю же тебе – я первый раз тебя вижу!
Витек не поверил.
– Ваня, – сказал он, – ты решил меня разыграть? Но зачем же так жестоко? Я ведь тоже человек, хоть и бомж! Я такой же, как и ты, только у меня нет дома – вот и вся разница. Давай считать, что твоя шутка удалась. Посмеемся, хоть это и не смешно, и забудем. И все станет, как раньше. Ну?
В глазах омоновца промелькнуло сочувствие. Он начал понимать, в чем дело:
– Нет, мужик, это не шутка, – сказал он уже нормальным тоном. – И ты не был мне другом. Не знаю, может, ты и хороший друг, но чего не было – того не было. Тебе все померещилось.
Витьку опять показалось, что его столкнули с обрыва и он летит в бездну. Минуту назад у него было почти все, а теперь не осталось ничего.
– Как померещилось? – растерянно спросил он.
– А вот так. Попал ты мне под горячую руку и получил дубинкой по башке – вот и все дела. Ты вырубился, и я приволок тебя сюда, чтобы не затоптали. Хотел вызвать «скорую», а ты сам очухался.
– И ничего больше не было?
– Ничего.
– Совсем?
– Совсем.
У Витька вдруг заболела голова, и он поморщился.
– А куда ты меня ударил? – спросил он.
Омоновец поднял руку и показал на свой затылок, но не прикоснулся к нему:
– Сюда.
Витек потрогал затылок и вскрикнул от боли.
– Я не хотел, – сказал Иван, – так получилось. Извини.
Витек понял, что больше здесь делать нечего.
– Я пойду тогда? – спросил он.
– Иди. Может, все же «скорую» вызвать?
– Нет, обойдусь.
Он направился к двери.
– Погоди! – сказал Иван.
Он собрал с пола бумажки, приложил к ним сто рублей и вложил в руки Витька.
– Купи себе чего-нибудь выпить – полегчает.
Витек, пошатываясь, вышел из автобуса и побрел обратно к Пушкинской площади. Демонстрантов уже разогнали, и дорога была свободна. На воздухе ему стало лучше. Он рассеянно посмотрел на бумажки у себя в руках. «Жить без зубов – неудобно и стыдно», – прочитал он на одной из них. Это были листовки с рекламой зубной клиники, которые днем раньше он раздавал у метро и запас которых остался у него в кармане. Он бросил их в урну. Туда же улетела и Иванова сотня, лежавшая сверху. Витек хотел ее достать, но едва начал наклоняться, как стало ломить ушибленный затылок. Он махнул рукой и пошел дальше.
Иван стоял в дверях автобуса и смотрел ему вслед. «Чуть не убил бомжа, – подумал он. – Полегче надо в следующий раз. И откуда только он узнал мое имя? Может, слышал, как кто-то из наших назвал? Но он был тогда без сознания». Он так и не нашел ответ на этот вопрос.
Подошли остальные омоновцы, расселись на сиденьях, автобус тронулся. Он обогнал шедшего по тротуару Витька. Иван бросил на него последний взгляд. «Оклемается, – подумал он. – Зарастет, как на собаке. Бомжи – они живучие». Но на душе было скверно, как будто он обидел ребенка.
