Она была зла на него, потому что он отвернулся и отверг ее усилия, потому что сделал ее посмешищем в глазах всех, спутавшись со своей бывшей любовницей.
«Как ты смеешь! Я пока еще твоя жена!» Слезы полились рекой, слезы предчувствия страданий, которые ей еще придется перенести.
Она ревела. Била кулаками по рулю. Измученная и отчаявшаяся женщина, позволившая затянуть себя в это ненавистное место вопреки своему желанию. И это она, которая отказалась от так сильно любимой ею городской жизни, чтобы приехать сюда играть пьеску Капитана Агаба. Она, которая проводит пять дней в неделю в разъездах, пока он трахает других баб! Если бы они жили в Чикаго, никому до этого не было бы дела, но здесь все узнают мгновенно — его семья, почтальон, вся эта проклятая рыбацкая флотилия.
Она продолжала сидеть и, когда слезы иссякли, наблюдала, как в блеклом освещении дверного проема движутся тени мужчин, перекрещиваясь и пересекаясь. Она могла бы дать ему то, что он хочет, но он ни черта от нее не получит. С чего бы это она стала облегчать ему жизнь? Ее самолюбие было уязвлено, и он поплатится за это.
Она тщательно вытерла глаза, высморкалась, включила в салоне свет и посмотрелась в зеркало. Нашарив в сумочке косметический набор, Нэнси подправила макияж и выключила лампы.
А там, внизу, в сарае для чистки рыбы, заглох насос, прекратился шум водной струи и погас свет. Как только братья показались из сарая, Нэнси, хлопнув дверью, вышла из машины.
— Эрик, — окликнула она дружелюбным тоном и пошла навстречу мужчинам, скрытая тенями деревьев, — привет! Я нашла твою записку.
— Нэнси! — Его голос был холоден и неприветлив. — Ты могла просто позвонить мне.
— Я знаю, но мне хотелось с тобой увидеться. У меня есть важная новость. — И, как бы только что заметив Майка, закончила: — Привет, Майк.
— Привет, Нэнси, — ответил Майк и, повернувшись к Эрику, добавил: — Пока, Эрик, встретимся завтра.
— Уг-у... Спокойной ночи.
С уходом Майка воцарилась тишина, нарушаемая лишь ночными голосами природы. Остановившись на некотором расстоянии от Нэнси, Эрик физически почувствовал исходящую от нее угрозу и ощутил потребность уйти.
— Подожди минуту, я вымою руки и сразу вернусь.
Он скрылся в сарае, не пригласив ее войти внутрь.
«Какого черта я должен с ней миндальничать: она никогда не любила ни мою мать, ни ее дом. Подождет снаружи».
Он вышел минут через пять в чистых джинсах и свежей рубашке, пахнущий шампунем, и решительно направился к Нэнси, желая покончить с ней как можно быстрее.
— И где ты хочешь со мной говорить? — спросил он еще издали.
— Дорогой, что ты так торопишься? — нараспев ответила Нэнси, беря его за руку и прижимаясь грудью.
Он отдернул руку с нарочитой грубостью.
— Мы можем побеседовать на «Мэри Диар» или у тебя в машине. Где ты предпочитаешь?
— У себя дома, в нашей постели, — сказала она, кладя ладонь на его грудь.
Он снова снял ее руку.
— Меня не привлекает ни то, ни другое, Нэнси. Все, что мне от тебя надо, — это развод, и чем быстрее, тем лучше.
— Ты передумаешь после того, что я тебе сообщу.
— И что же это? — спросил он тоном, каким, бывало, говорил отец, снимая ремень для порки в дровяном сарае.
— Ты будешь счастлив.
— Очень сомневаюсь, разве что ты сообщишь мне дату слушания нашего дела в суде.
— Ты помнишь, чего ты хотел больше всего на свете?
— Нэнси, кончай играть свою дурацкую игру, я устал, у меня был трудный день.
Она засмеялась искусственным горловым смешком и снова прикоснулась к его руке, чувствуя, как его это раздражает, предвкушая удовольствие от того, в какой шок повергнет его в следующее мгновенье. Искра сомнения проскочила в мозгу. Не перегибает ли она палку? Но то, что сделал он, тоже достойно осуждения.
— Дорогой, у нас будет ребенок.
Шок был, как от удара током. Перехватило дыхание. Он отступил на шаг и уставился на нее с отвисшей челюстью.
— Не верю!
— Правда. — Она повела плечами, но без всякого вызова. — Я думаю, что рожу ко Дню благодарения.
Он быстро просчитал сроки, отсчитывая от того вечера на диване.
— Нэнси, ты врешь!
— Это не тот случай.
Он схватил ее за запястье и потащил к машине. Открыв дверцу, запихнул ее внутрь, забрался сам, но дверцу оставил открытой.
— Мне хочется видеть твое лицо, когда ты говоришь о ребенке, — сказал он, сжимая ее щеки и заглядывая в глаза.
К своему смущению, он увидел, что она плачет, и это усилило его опасения. И все же, не в силах поверить, он заставил ее повторить.
— А теперь скажи мне все это снова.
— Я на четвертом месяце беременности, три месяца и две недели. И это твой ребенок, Эрик Сиверсон! — сказала она с вызовом.
— Тогда почему это совсем незаметно? — Он скользнул взглядом по ее фигуре.
— Поехали домой и рассмотри меня голой.
А вот этого-то он и не хотел. Видит Бог, не хотел. Единственной женщиной, с которой он желал близости, была Мэгги.
— Почему ты так долго молчала об этом?
— Я хотела убедиться на сто процентов, а не бить тревогу понапрасну. В первые три месяца многое могло случиться. Но потом — это уже наверняка. Я просто не хотела тебя обнадеживать без достаточных оснований.
— Тогда почему ты не огорчена? — допрашивал он ее, сузив глаза.
— Ты имеешь в виду развод? — спросила она рассудительно и, прекрасно разыграв роль озадаченной женщины, продолжила: — Это ты кажешься огорченным, и я не понимаю почему. Ты ведь так хотел ребенка?
Он со вздохом откинулся на сиденье и стал пощипывать переносицу.
— Но, черт подери, не теперь!
