Это, казалось, сразу разбило лед, словно они оказались родственниками.
— Мне вырвали зуб, — сказала девочка, показывая на дырку.
— Ой-ой. Больно?
— Немножко. Достаточно, чтобы не ходить в школу.
— Ясно. — Энди улыбнулась одними глазами.
— Вы собираетесь найти мою маму?
Энди и Гас переглянулись. Она почувствовала, что о ФБР у отца и дочери разговора еще не было.
— Я хочу помочь твоему папе.
Зазвонил телефон. Морган вытащила беспроволочную трубку из сумочки Барби.
— Привет, Ханна.
— Похоже, кто-то нашел подружку-прогульщицу, — подмигнула Энди.
Морган вспыхнула — виновная по определению. Быстро помахав на прощание, она пошла по коридору, потом остановилась и оглянулась.
— Можете как-нибудь зайти ко мне в комнату, Энди. Если хотите.
— Хотелось бы.
Морган вроде бы улыбалась. Гас выглядел явно растерянным.
— Как, черт возьми, вы сделали это?
— Это наше, девичье.
— Думаю, действует лучше, чем всякие папины глупости.
— Да ладно вам. Папа, у дочки которого есть розовый телефон, не может быть совсем уж плохим.
Энди прошла за Гасом на кухню, напоминавшую фотографию с разворота в модном журнале. Добротные шкафы вишневого дерева. Много гранита и нержавеющей стали. Стол размером с Гавайи. Энди пододвинула табурет к стойке. Гас, слишком нервничавший, чтобы сесть, остался стоять. Долгожданный солнечный луч пробился сквозь застекленную крышу, почти проведя между ними черту.
— Вы ведь не говорили Морган, что маму ищет ФБР? — Это прозвучало как вопрос, но с каким-то обвинительным уклоном.
— Нет. Я боялся, что даже простое упоминание о ФБР только еще больше напугает ее.
— Надо быть честным. Детская интуиция сильнее, чем вы думаете.
— Особенно у этого ребенка. Если она так хорошо все понимает в шесть лет, страшно подумать, что будет в шестнадцать.
— Единственный ребенок в семье нередко оказывается взрослее ровесников.
Гас налил две чашки кофе, потом встал по другую сторону стойки.
— У Морган, несомненно, есть кое-какие вполне взрослые склонности. — Он вспомнил об исчезнувшей из кабинета деревянной лошадке.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего. Вы думали над тем, что я рассказал о Бет?
— За последний час я лишь об этом и думала.
— И?
— Пищевое расстройство, кражи в магазинах… Я бы сказала, что это родственные проявления какой-то проблемы. Нехватка самоуважения, цели, индивидуальности. У женщины неприятности, и она вроде как зовет на помощь.
— Я слышал о пищевых расстройствах. Даже членовредительстве. Но воровство?
Энди глотнула кофе, потом осмотрелась.
— Она жила в мире, где выполняются все ее материальные потребности. Кража предметов первой необходимости вроде одежды была для вашей супруги последним способом вырваться из привычного окружения. Она когда-нибудь прежде делала что-то подобное?
— Крала?
— Нет. Она выказывала возмущение образом жизни, который вы вели?
— Насколько мне известно, нет.
— У вас есть хоть какая-то идея, почему она была так несчастна?
— Это более сложный вопрос.
— Позвольте мне упростить его. Несколько лет назад ваша жена обвинила вас в жестоком обращении.
— Да.
— Жестокое обращение нередко заставляет женщину делать странные вещи. Особенно если это длится много лет. Я не раз видела, как подвергшаяся жестокому обращению жена срывалась и поступала довольно странно.
— Бет никогда не подвергалась жестокому обращению. Энди смягчила тон, не желая переходить к конфронтации:
— Можно немного поговорить об этом? То же самое вы утверждали, когда мы встречались у судмедэксперта. Мне бы хотелось верить вам. Но почему она подала то заявление?
— Как я уже говорил, это сложный вопрос.
Энди подумала, не означает ли «сложность» Марту Голдстейн.
— По-моему, мне важно знать это. Вы не согласны? Гасу явно не хотелось снова вскрывать затянувшиеся раны, но вопрос, несомненно, требовал ответа.
— После рождения Морган у Бет была ужасная депрессия. По нескольку дней она не выходила из спальни, не хотела заниматься дочерью.
— Такое бывает чаще, чем вы думаете. Уитли положил себе в кофе сахар.
— Мне так и говорили, но от этого не легче. Нам были нужны двухсменные няни для ухода за ребенком, потому что Бет не следила даже за собой. Я пытался уговорить ее показаться психиатру, но жена не хотела. Так тянулось день за днем. Я приходил домой — она по-прежнему лежала в постели, как в момент моего ухода. Мы начали ссориться. Просто словесные перепалки — и только. Она плакала и кричала, что я не обращаю на нее внимания, пренебрегаю ею. Казалось, один и тот же спор длится ночь за ночью. За исключением того, что через некоторое время Бет начала оскорблять меня, ничего не изменилось. Единственная моя вина заключалась в том, что я был по горло занят на работе — не обращая, как она говорила, на нее внимания. А потом Бет вдруг назвала это жестоким обращением.
— Так вы говорите, что только в этом и заключалось жестокое обращение?
— — Именно так.
— Но из поданного в полицию заявления следует совсем другой вывод. Она утверждала, что вы оскорбили ее физически.
— Это преувеличение.
— Зачем ей выдумывать такое?
— А зачем ей красть в магазине платье двенадцатого размера?
— Так вы на это надеетесь? Что люди узнают, как ваша жена воровала, и наконец поверят, что обвинения в жестоком обращении выдуманы?
Гас сначала онемел, потом возмутился:
— Я не намерен предавать это гласности. Вам же рассказываю только потому, что надеюсь — это поможет узнать, что произошло с Бет. Я сообщил вам это по секрету.
— Простите. Понимаете, ведь вы очень известный юрист. Трудно поверить, что вам наплевать на мнение других людей…
— Не наплевать. И меня очень беспокоит, как люди реагируют на это. Мои друзья, ее друзья. Моя собственная фирма. Я почти потерял работу из-за этого. Почему-то одного обвинения оказалось достаточно, чтобы признать меня виновным. Даже после того, как Бет забрала заявление…
— Посторонним трудно понять, во что верить в таких ситуациях.
— Тогда почему они верят в худшее?
— Думаю, дело в пикантности. Влиятельный юрист, который бьет жену. Или отчаявшаяся жена, которая выдумывает такое, чтобы не дать мужу уйти к другой женщине.
— Откуда вы это взяли?
— Не могу сказать.
