— Не совсем. Вернее, совсем нет. Она его жена.
Я несколько воспрянула духом и через минуту уже стучала в дверь квартиры № 26. Я боялась, что Даггетт вообще съехал отсюда. На высоте коленей в двери красовалась дыра, словно пробитая чьей-то ногой. Из маленького окошка в двери с раздвижным стеклом, приоткрытого дюймов на 6, виднелся угол шторы. Большая трещина по диагонали стекла была заклеена изоляционной лентой. Я почувствовала запах готовящейся пищи: пахло супом из свежей капусты, доносилось шипение свиного сала.
Дверь распахнулась. На меня вопросительно смотрела женщина с опухшей верхней губой — такого типа ссадины часто случаются у детей, которые учатся кататься на двухколесном велосипеде. Под левым глазом у нее красовался здоровенный фингал, иссиня-черный посередине и с радужными переливами зеленого, желтого и серого цветов по краям. Похоже было, что синяк она заработала совсем недавно. Волосы цвета свежего сена были расчесаны на прямой пробор и схвачены возле ушей заколками. По ее внешнему виду трудно было определить возраст. Моложе, чем я думала, так как Даггетту было за 50.
— Ловелла Даггетт?
— Да, это я,— с видимой неохотой призналась женщина.
— Я Кинзи Миллхоун. Мне нужен Джон.
Ловелла беспокойно облизнула верхнюю губу, забыв о ее новой форме и величине. Место, где была содрана кожа, покрылось корочкой, издалека похожей на усы.
— Его нет. И где он сейчас, мне неизвестно. Для чего он вам сдался?
— Он нанял меня для одной работы, но расплатился несостоятельным чеком. Я пришла в надежде получить объяснение.
Пока я говорила, женщина внимательно меня изучала.
— А для какой работы он вас нанял, позвольте спросить?
— Я должна кое-что передать одному человеку.
Она мне явно не поверила.
— Вы что из полиции?
— Нет.
— Тогда кто вы?
Вместо ответа я показала ей свое разрешение на частную практику, где была моя фотография. Ловелла молча повернулась и пошла в комнату. Я расценила это как приглашение войти и последовала за ней, закрыв за собой входную дверь.
Пол гостиной, где я очутилась, покрывал шершавый ковер столь любимого хозяевами зеленого цвета. Из мебели здесь имелся лишь карточный столик да два простых деревянных стула. Еще один ковер на стене — светло-зеленый прямоугольник высотой 180 сантиметров — свидетельствовал о том, что когда-то он тоже был на полу на нем стоял диван, а вмятины на ковре позволяли предположить, что здесь были еще и два тяжелых стула и кофейный столик — гарнитур, который дизайнер назвал бы «интерьером для непринужденной беседы». Даггетт, видимо, по-своему понимал, что значит непринужденная беседа, когда он разукрашивал лицо жены синяками и ссадинами, а заодно крушил все, что попадало под руку. Я также заметила, что у одной из настольных ламп была оторвана вилка и оголенные провода торчали из-под обмотки, словно порванные сухожилия.
— А что случилось с обстановкой?
— Он ее заложил на прошлой неделе и теперь, похоже, пропивает где-нибудь деньги. До мебели такая же участь постигла и автомобиль. Старое корыто, конечно, но ведь я его на свои кровные покупала. Вы бы только видели, на чем мне приходится спать! Какой-то обос… старый матрац, который он, скорей всего, нашел на улице.
Увидев в углу две табуретки, я примостилась на одной из них и стала наблюдать за Ловеллой, которая неторопливо прошла в закуток, служивший кухней. В стоявшей на газовой плите алюминиевой кастрюле вовсю кипела вода. На соседней горелке в видавшем виды котелке булькал овощной суп.
На Ловелле были синие джинсы и надетая наизнанку скромная белая тенниска, на спине которой торчал лейбл фирмы-производителя. Низ тенниски выше поясницы был завязан в тугой узел.
— Хотите кофе? — спросила она.— Я как раз собиралась сделать себе, когда вы постучали.
— Спасибо, не откажусь,— поблагодарила я.
Она ополоснула чашку под струей горячей воды, потом вытерла бумажным полотенцем. Поставила на стол, насыпала ложку растворимого кофе, а затем, воспользовавшись тем же полотенцем вместо тряпки, взяла за ручки кастрюлю и налила в чашку кипятку. Потом то же проделала и со второй чашкой, быстро помешала содержимое, после чего подвинула одну из них ко мне, так и не вынув из нее ложки.
— Даггетт — подлец. Такие должны сидеть пожизненно,— заметила она будто нехотя.
— Это он вас так разукрасил? — спросила я, кивая на ее избитое лицо.
Она посмотрела на меня равнодушными серыми глазами и ничего не ответила. Сидя напротив Ловеллы, я отметила, что ей было лет 25, не больше. Она сидела, слегка подавшись вперед и положив локти на стол, в руках — чашка. На ней не было лифчика, и видны были груди, большие, мягкие и обвисшие, словно воздушные шарики, наполненные водой. В двух местах, где соски касались ткани, на ней образовались бугорки. Не исключено, что она подрабатывает проституцией, подумала я. Я встречала нескольких с такой же, я бы сказала, беспечной сексуальностью — все очень поверхностное и никакой чувствительности.
— Сколько времени вы за ним замужем? — поинтересовалась я.
— Вы не возражаете, если я возьму сигарету? — спросила она, словно не слыша мой вопрос.
— Это ваше право. Вы у себя дома.
Впервые на лице Ловеллы появилось какое-то подобие улыбки. Она взяла пачку «Пэл Мэл 100», щелчком выбила сигарету, прикурила от газовой горелки, наклонив голову немного набок, чтобы не подпалить волосы. Глубоко затянулась. Затем, выдохнув в мою сторону облако синего дыма, ответила на мой вопрос, чего, признаться, я уже и не чаяла от нее услышать.
— Полтора месяца,— сказала она.— Мы переписывались с тех пор, как он попал в тюрьму «Сан- Луис». Год длилась переписка, и как только его выпустили, мы поженились. Дура я, не так ли? Вы можете поверить, что я пошла на такое, находясь в здравом уме?
Я пожала плечами, не найдя, что ответить. Ей, по-моему, совершенно безразлично, верю я ей или нет.
— А как вы узнали друг о друге?
— Через его дружка Билли Поло. Я с ним встречалась какое-то время. Они любили посидеть и поговорить о женщинах. Ну, однажды Билли, видимо, обмолвился обо мне, и, должно быть, так расписал, что Даггетт взял у него мои координаты.
Я поднесла чашку к губам и сделала маленький глоток. Кофе имел присущий растворимому кисловатый привкус. По краям чашки плавали комочки нерастворившегося кофейного порошка.
— У вас не найдется немного молока? — спросила я.
— О да, разумеется! Извините, что я не предложила.
Она подошла к холодильнику и достала маленькую баночку сгущенного консервированного молока. Это было не совсем то, что я хотела, но тем не менее я добавила немного молока в кофе, с интересом наблюдая, как на поверхности одна за другой появляются белые точки. Интересно, а смогла бы гадалка по этой картинке предсказать мне будущее? Будь на ее месте, я предсказала бы себе хроническое расстройство желудка в самое ближайшее время. Не дай Бог, конечно.
— Даггетт — само очарование, когда в настроении,— сказала Ловелла.— Но стоит ему немного выпить, превращается в грубое, мерзкое животное.
Мне уже не раз приходилось слушать подобные истории, и я задавала свой традиционный вопрос:
— Почему вы не бросите его?
— Потому что он станет преследовать меня,— резко бросила она.— Вы даже не представляете, что это за человек. Он убьет меня, не задумываясь. Тот же результат, если вызвать полицию. Попробуйте возразить ему — и он без колебаний свернет вам челюсть. Даггетт — женоненавистник, вот что с ним такое. Конечно, протрезвев, он способен обворожить любую. Надеюсь, впрочем, что он сгинул навсегда. В понедельник утром он с кем-то говорил по телефону, после чего собрался и в мгновение ока исчез. С тех
