— Ты доброму учи! А пакостям всяким и без тебя научат.
— Научу и доброму. Сейчас поедим, да пойдём на Галинину половину.
В Галининой половине дед Эйнор обустроил столярную мастерскую. Пенсия, заработанная более чем сорокалетним трудовым стажем осталась по ту сторону линии фронта. И его и бабы Хели. Нужно было хоть что — то зарабатывать, как — то сводить концы с концами.
Верстак, ножовки с прямым зубом для поперечного пиления и с косым, чтобы пилить вдоль дерева, маленькие, с кухонный нож размером с мелкими зубчиками, и побольше со средним зубом, и с большим зубом, и совсем большая ножовка сделанная из разрубленной пополам двуручной пилы. Лучковые пилы, продольная и поперечная. Рубанки широкие и узкие. И горбатый для строгания арочных рам. Фуганок и полуфуганок для чистового строгания. Отборники, разнообразных профилей калевки, зензубель и шерхебель, которые дед Эйнор называл «зензупка» и «шершепка». И несколько коробок со штихелями.
Микко любил быть в столярке у деда. И дело, и истории, которые дед рассказывал. Про интересных людей с которыми он встречался, и про то, как молодым парнем, считай подростком, работал на стройке, носил на «козе» кирпичи на самый верх. Тяжело, а мастер покрикивает да поторапливает.
— Бегом, бегом, не ленись, работа стоять не должна.
После завтрака дед сказал.
— Пойдём, Мишка.
Микко думал, что пойдут столярничать, но они направились к хлеву. Кур и поросёнка дед Эйнор держал вместе, для тепла. Только курам в загоне было устроено нечто вроде полатей. Поросёнок, полной кличкой Хрюндель Хрякович, или по домашнему ласково Хрюнька, жил на полу А пяти курам и двум петухам, Пете и Петруше, надлежало быть на полатях, где им была сделана кормушка, поилка и два гнездовых ящика. И если Хрюньке, в силу его комплекции и отсутствия крыльев, на полати было не попасть и приходилось волей — неволей пребывать на отведённой территории, то куры не больно — то считались с таким территориальным разделением, постоянно пересекали границу и снимали пробу в корыте Хрюньки. За это, увлёкшись поглощением чужого пропитания и потеряв бдительность, получали от него рылом то под хвост, то под бока. После чего взлетали на свои полати и возмущённо кудахтали. И своим кудахтаньем вводили деда Эйнора в заблуждение.
— Слышь, мать, курица кудахчет. Наверно снеслась.
Дед Эйнор спешил в хлев, но вместо вожделенного свежеснесённого тёпленького светящегося белизной яичка, обнаруживал перепачканную в свином вареве курицу.
— Что, доворовалась… всё тебе своего мало… Эх ты, глаза завидущие… — укорял её дед Эйнор и ни с чем возвращался домой.
Дед Эйнор почесал Хрюньке живот, послушал его ответное хрюканье, дал корочку хлеба. Тот довольный засопел и зачавкал.
Позвал петухов.
— Петя, Петруша, идите сюда.
И дивное дело, петухи, белый стройный и подтянутый, точно лейб — гвардии поручик Петя и Петруша могучий, с широкой спиной, такой широкой, что на неё можно поставить самую большую бабы Хелину кастрюлю, со светло — коричневой, почти жёлтой шеей, пёстрой коричневой спиной, с чёрным, в синеву бьющем хвостом и с суровым, из — под низких бровей, взглядом оранжевых глаз, подошли к краю загона. Петя — резво выбрасывая ноги вперед, Петруша — важно и степенно.
— Спели бы, — попросил дед Эйнор. — Петя, начинай.
Петя взлетел на борт гнездового ящика, вытянул шею, запрокинул голову и прокричал.
— Кук — ка — ре — ку!
— Молодец, — дед Эйнор погладил его по шее. — А ты, Петруша. Спой — ка и ты.
Петруша хозяина уважал и повторно просить себя не принудил. Расправил грудь, широко и плавно взмахнул крыльями, подняв сенную труху и прочий сор с настила.
— Ку — ка — ре — ку — у — у!
— Молодец, — и его похвалил и погладил дед Эйнор. И обратился к белому. — Слышишь, Петя, а Петруша дольше тянет. Попробуй, обгони его.
— Кук — ка — ре — ку — у!
— Молодец, Петя, славно поешь. Петруша, слышишь как у Пети звонко выводится. А у тебя глуховато, как у старого парохода.
— Ку — ка — ре — ку — у — у — у!
— Петя, всё — таки у Петруши дольше…
— Кук — ка — ре — ку — у!
— А Петя звонче поет…
— Ку — ка — а — ре — ку — у — у — у — у!
Так у них и получалось. У Пети песня возглашалась звонче, зато у Петруши тянулась длиннее. Дед же нахваливал и подзадоривал то одного, то другого. А те старались не посрамить себя, горланили сначала на двор, потом на всю улицу, а как распелись, так небось в деревне ни двора ни дома не осталось, где не слышали бы петушиного состязания.
А Микко смеялся, уже не стоя, уже привалился к стене, ноги не держали от смеха, а под конец и на пол сел, до того забавным и смешным виделось ему состязание петухов и самое смешное, что поют они по просьбе деда.
Насладившись петушиным пением дед Эйнор сказал:
— Ну хватит, а то охрипните. И сил на куриц не останется. Молодцы, оба хорошо поёте.
Погладил разом обоих двумя руками, достал из кармана жменьку мелких подсолнечных семечек и протянул им на ладони. Те посмотрели наклоняя головы то одним, то другим глазом, склюнули по семечку с ладони, да по десятку на настил обронили и приговаривая.
— Кук — кву — ку, ко — ко. Кук — кву — ку, ко — ко, — то опускали семечки на настил, то опять брали в клювы, поднимали и снова клали на настил — подзывали куриц. Когда курицы прибежали на зов, дед высыпал им все семечки из ладони. А петухи с равнодушным достоинством отошли в сторону, как два мужика, которые принесли своим женам с заработков по большой пачке денег: эка, дескать, невидаль, много заработал — на то, мол, и мужик.
— Петя, Петруша, идите я и вас угощу, — дед высыпал ещё жменечку семечек, но поменьше первой, в сторонке от куриц.
Петухи опять начали своё призывное кокотание. И лишь уверившись, что супружницы их едой обеспечены и на новый гостинец не посягают, склевали сами.
— Видишь, петух настоящий хозяин. Сначала о семье позаботится, а потом уж о себе подумает. А почему? Потому что курица несётся, от неё потомство. А с плохого питания какие ж яички? Мелкие да жидкие. Значит и потомства сильного да здорового не будет. А возьми льва. Спит целыми днями, а самка, львица, охотится. Завалит добычу, так первым на еду лев бежит, и все ему лучшие куски уступают. Казалось бы не по совести… Ан нет. Лев территорию, на которой самка охотится, охраняет. А будет лев голодный, ослабнет на тощем пайке, какой с него защитник, как он территорию свою сохранит… Не сможет. Придут другие, прогонят, а этим и объедков не достанется, иди да с голоду помирай. Видишь как интересно и премудро в природе всё устроено. И всё к жизни, и всё ко благу. А мы, глупые людишки воюем, воюем… Никак миром договориться не хотим. Господи, помилуй нас грешных!
Снял с натянутой под потолком верёвки крапивный веник и подвесил на деревянный костыль вбитый в стену над куриными полатями. Тотчас налетели куры и принялись шелушить крапиву.
— Кушайте, кушайте крапивку. Там и витамины и много чего полезного, — зачерпнул берестяным ковшиком из бочонка. В нём намешаны и ячмень, и семена разных трав: лебеды, конского щавеля, мышиного горошка и ещё каких — то, названий которых Микко не знал. Проговорил огорчённо. — Нечем, особенно, кормить. Зерна мало, вот и приходится добавлять всякую всячину. А курица не коза, ей не сено, ей зерно требуется. И свету им надо больше, хотя бы часов двенадцать в сутки. Зерна побольше, да день длинный, тогда б и неслись хорошо. Лампой керосиновой светить?.. Керосин не дешевый. Это ж золотые яйца будут. А на траве да без подсветки яйцо, редко, очень редко, просто случай, когда два яйца за день от пяти кур. А в иной день и вовсе без яйца. — Но сказал дед не ропща, а в разъяснение ситуации, в обучение.
