И утешил себя и мальчика. — Вот лета дождёмся — тогда, не забудь, приходи, отъедимся. Хрюньку заколем и как богатеи каждый день яичницу на сале есть будем. А одного петуха забивать придётся, если не купит ни кто. Хотел к Рождеству забить, да рука не поднялась. Жалко, хорошие петухи, а кормить нечем. И не нужно их столько на пятерых кур.
— А зачем ты второго покупал?
— Не покупал я его, Миша. Петя у нас, ты его помнишь, с самого начала, с курами взят. А Петрушу мне потом, за работу дали. Нечем хозяину было расплатиться, отдал петуха. Не по работе, конечно, плата, но не станешь же человека за горло брать. Что мог дать то и дал, — ни имени прежнего хозяина Петруши, ни работы для него сделанной дед не назвал, не захотел, видимо, пускать нелестную славу о человеке.
Из хлева пошли в столярку и весь день перебирали материал, откладывали бруски и толстые доски, которые можно распустить на бруски. Дед Эйнор получил заказ на четыре двойные рамы с обсадкой.
Дед отчерчивал плоским карандашом длину, вместе они, двуручной пилой отпиливали нужный размер. Потом дед продольной лучковкой распускал доски на бруски, а Микко сортировал, раскладывал бруски по длине и толщине, обрезки, которые могут пойти в дело в сторонку. А которые уже ни на что не годятся, те в корзину и на кухню бабе Хеле, печку растапливать.
Наутро Микко едва проснувшись и ещё не выбираясь из постели попросил.
— Деда Ваня, а давай и сегодня послушаем как петухи поют.
— Так слушай, кто тебе не даёт.
— Они просто так поют, когда им вздумается. А чтобы по просьбе пели и по очереди.
— Попроси, — разрешил дед.
— А они послушаются?
— Хорошенько попроси.
Микко быстро выбрался из постели, накинул пальто, сунул босые ноги в валенки и бегом в курятник
— Двери только плотно прикрой, хлев не выстуживай.
— А завтракать… Шапку — то, шапку надень, — это уже баба Хеля.
Минут через десять Микко вернулся.
— Не слушаются они меня, даже не подходят.
— Это потому что ты петушиного слова не знаешь, — разъяснил дед.
— А какое это слово? Скажи.
— Какое там петушиное слово. Дед их семечками балует, вот и всё петушиное слово. Все подсолнухи скормил, самим пощелкать ничего не оставил, — сердито объяснила баба Хеля.
— Они ж мелкие, — примиряющим тоном объяснил дед.
— И крупные попадаются, я бы выбрала.
— Так выбирай, кто же тебе не даёт?
— Из чего выбирать? Ты уже всё петухам скормил!
— Ладно, не ворчи. Я тебе на лето пол — огорода подсолнухами засажу.
— Ещё чего! Пол — огорода под подсолнухи, чтобы петухов кормить! А сами зимой есть что будем? Или картошку, капусту, лук, свеклу, морковку на выгоне сажать собираешься?
— Эк на вас, женщин, угодить трудно. И так не так, и этак не ладно. На всё место найдём, не ворчи только.
— Деда Ваня, а пойдём ты попросишь петухов попеть.
— Некогда Миша, надо делом заниматься. Завтракай быстрее и приходи столярничать. Брусков для рам мы вчера напилили, сегодня строгать начнём. А петухов послушаем, когда работу закончим.
Дед Эйнор дал Микко шершепку — шерхебель и поручил в черновую строгать бруски, наказав миллиметра два — три до размера не добирать и в конце бруска давление на инструмент уменьшать, чтобы край бруска не заваливать, не состругивать в клин. А сам фуганком доводил до чистовой поверхности.
— Ты не части, не части, — попридержал он прыть мальчика. — От того, что шустрее инструментом шерудишь, быстрее работа не сделается. Разве что, быстрее устанешь.
— Почему не сделается?
— Хм. Почему? Вот слушай почему. Было мне в ту пору лет около семнадцати, на стройке уже поработал, кирпичный завод на Выборгской стороне строили. Поставили меня в подручные к столяру, звали его как и меня Иван Иванович, а по фамилии Рак. И как сейчас помню, вроде нас с тобой сейчас, рамы вязать. Он мне и говорит:
— Для начала помогай, что скажу, да присматривайся пока, а потом сам будешь пробовать.
Эка невидаль, думаю. Отпилит он брусок, а мне думается — я бы быстрее отпилил. Фуганит их не торопясь да с перекурами, ядрёный самосад он курил, к слову сказать, ему с родины родственники привозили. А вижу, пока он три бруска отфуганил, я бы четыре успел. И так во всём. Ну и мастер, думаю. А когда связал он первую раму, тут у меня совсем другие мысли объявились: мне б за это время раму ни за что не связать, мне бы вдвое, а то и втрое времени больше понадобилось.
А почему? В чём отличие мастера своего дела от иного человека? За счёт чего он скорости достигает? Не знаешь?
Микко отрицательно помотал головой.
— Тогда вникай и разумей — мастер своего дела ненужной работы и лишних движений не делает. И всю работу обдумает и решит заранее, а не гадает, как получится. Если по вашему, по школьному говорить, то мастер сначала найдёт как решить задачку и потом решает её, а новичок под ответ подгоняет. Вот и ты, на всяком месте так работай. Всё обдумавши, без суеты, степенно, но и время впустую не трать. Как говорится, лучше день обдумывать, чем неделю неправильно делать. Уразумел?
— Уразумел.
Только разогрелись и потекла плавно, качественно и продуктивно работа, пришла баба Хеля.
— Сайка всю стайку развоевала.
Отложили инструмент, пошли смотреть.
Козу Сайку дед Эйнор и баба Хеля купили в предзимье сорок первого, чтобы сейчас внучке, а потом и другим деткам, которые у Галины с Фёдором родятся было полезное домашнее козье молоко. Веровали они: всему есть конец и война не вечна. Свидятся когда — нибудь с доченькой и ненаглядной внученькой, кровиночкой Светочкой.
Всё лето присматривались к козам, которых хозяева намеревались продать. И выбрали Сайку, из соседней деревни. Пригласили соседку Марию Мюхинен помочь в покупке, так как сами коз никогда не держали.
Когда вели козу в Хаапасаари, Мария собирала снежок со следами Сайки и бросала ей на спину, видимо, чтоб не повадна была ей обратная дорога к прежним хозяевам. В хлев ввели по овчине раскинутой у входа мехом вверх. Зачем — Мария толком не объяснила, но утверждала, что так исстари ведётся. А в хлеву она подсказывала бабе Хеле, а баба Хеля шептала козе на ухо.
Здесь твой дом, здесь твой хлев
Здесь твой хозяин, здесь твоя хозяйка
Бывший хозяин умер, бывшая хозяйка умерла,
Дом сгорел и хлев сгорел
И золу с пожара ветер унёс…
Коза доилась хорошо, летом да по хорошей траве по пяти литров молока в день давала. И молоко жирное и вкусное. Но с норовом была, ой с норовом. Не по вкусу пойло, так подденет ведро, что оно по всей стайке летает да гремит. Чтоб с пола упавший клочок сена когда подняла — ниже её достоинства, лучше полдня голодная проблеет, свежего требуя, но с пола есть не станет. А летом и того хуже, повадилась к мужикам за куревом ходить. Пригонит пастух стадо, а она круть — верть и побежала туда, где мужики вечерком по обычаю на брёвнах сидят и толкётся возле них, окурки подбирает и жует. Баба Хеля алая от стыда идёт вызволять Сайку из этого позорища, а мужики смеются: курить научилась, мы её ещё вина[18] пить научим а потом и замуж выдадим. Вон, за Ийвари Лехтинена. С
