— Как ты познакомился с Оскаром Хоббсом?
— Как-то само собой получилось, — обронил я, и поскольку был таким же жалким, как все, с таким же зудящим эго, то весь остаток дня считал себя необыкновенно важным.
Но меня смутило, что Оскар не просто бросался на Анук, как огнедышащий дракон, — он влюбился в нее, а она его отшила! Власть может действовать как афродизиак, предрассудок — как отворотное, и в данном случае второе пересилило первое. Помнится, Анук однажды вытащила меня на митинг, где оратор заявил, что медиамагнаты в кармане у правительства, а через месяц — на другой митинг, и там было сказано, что правительство в кармане у медиамагнатов (она соглашалась и с тем, и с другим); я пытался ее убедить, что это просто так кажется, поскольку у правительства и прессы одни и те же задачи: сначала до смерти напугать народ, затем держать его в леденящем страхе. Ей на это было плевать. Она неизменно ненавидела и тех и других и не соглашалась ни с какими доводами. Я начал подозревать, что смазливая и богатая личность Оскара ниспослана своеобразным образом испытать силу и жизнеспособность ее предрассудков.
Домой я вернулся на закате и, глядя на удлиняющиеся тени, задумчиво шел по лабиринту. Это было мое любимое время в лесу — грань ночи. Приближаясь к хижине, я заметил дожидавшуюся меня на веранде Адскую Каланчу. Мы поспешили внутрь и занялись любовью, и я все эти мгновения пытливо вглядывался в ее лицо, стараясь разобраться, не думает ли она о ком-нибудь, кроме меня. Но, честно говоря, не понял.
Через полчаса у дверей послышался голос:
— Тук-тук.
Я поморщился. На этот раз ко мне пришел отец. Я вылез из постели и открыл дверь. На нем был банный халат, купленный им в прошлом месяце, ярлык до сих пор красовался на рукаве.
— Расскажи мне что-нибудь о своей подружке, — попросил он.
— Тсс… она спит. — Я вышел на веранду и закрыл за собой дверь. — Что рассказать?
— Она принимает противозачаточные таблетки?
— Какое тебе дело?
— Да или нет?
— Должен тебя разочаровать — нет. У нее от них аллергическая реакция.
— Превосходно!
Я вздохнул, намереваясь переносить его, пока не кончится все запасенное в моих глубинах терпение. Но его улыбка иссушила эти глубины до дна.
— Согласен, ты выиграл. Я сгораю от любопытства. Что превосходного в том, что моя подружка не принимает противозачаточные таблетки? Что в этом такого?
— Это значит, что вы пользовались презервативом.
— Папа, какого черта?
— Могу я у тебя позаимствовать?
— Презервативы? На хрена?
— Надеть на…
— Я знаю, на что их надевают. Но мне казалось, что проститутки приходят со своими презервативами.
— А ты считаешь, что я не могу переспать ни с кем другим, кроме проститутки?
— Считаю.
— Полагаешь, не в состоянии понравиться нормальной женщине?
— Я уже сказал.
— Хорош сын!
— Папа, — буркнул я, но не придумал, как закончить фразу.
— Так у тебя есть или нет?
Я пошел в спальню, взял с прикроватного столика пару презервативов и протянул ему.
— Только два?
— А ты хотел целую пачку? Бери, что дают, и развлекайся. У меня не аптека.
— Спасибо.
— Подожди. Эта женщина — она ведь… женщина?
— Разумеется, женщина.
— И она сейчас в доме?
— Да.
— Кто она такая? Где ты с ней познакомился?
— Не представляю, какое тебе до этого дело, — бросил он и слегка пружинящей походкой вышел с веранды.
Странные творились вещи. За Анук приударял мужчина, которого журнал «Угадай кто» назвал самым желанным холостяком Австралии, отец спал с непрофессионалкой или даже несколькими неизвестными мне особами. В лабиринте назревали новые драмы.
Птички, эти маленькие пернатые будильники, подняли меня около пяти. Адской Каланчи подле меня в кровати не оказалось. Она плакала на веранде. Я снова лег и стал прислушиваться к долгим, тихим всхлипываниям. Они раздавались с определенной ритмичностью, и я внезапно догадался, чем она занимается. Вскочил с постели и выбежал из спальни. Я угадал: она прижимала к щеке свой сосуд размером с баночку из-под горчицы и собирала в него новую порцию слез. Он был полон почти до краев.
— Так не пойдет! — возмутился я.
Адская Каланча невинно моргнула, и я сорвался — подошел и вырвал баночку у нее из рук.
— Отдай!
— Ты не заставишь его это выпить. Что ты ему скажешь? Что это лимонад?
— Отдай, Джаспер!
Я отвинтил крышку и, бросив на нее вызывающий взгляд, вылил содержимое в рот.
Каланча закричала.
Я проглотил.
Жидкость оказалась отвратительной на вкус — она плакала горькими слезами.
Каланча посмотрела на меня с такой ненавистью, что я сразу понял, что совершил непростительную вещь. И теперь буду вечно проклят, будто потревожил в могиле мумию. Я выпил слезы, пролитые не для меня. Что теперь будет?
Мы сидели каждый в своем углу и смотрели, как восходит солнце и бурно расцветает день. Лес закипал жизнью. Ветер коснулся деревьев, и они принялись перешептываться друг с другом. Я слышал, как думала Адская Каланча, как трепетали ее веки. Слышал, как билось ее сердце. В девять она без слов поднялась и оделась. Поцеловала в лоб, словно я был ее сыном и ей не оставалось ничего другого, как простить меня, и так же молча ушла.
Не прошло и десяти минут, как мне стало не по себе. Я напряг слух и различил вдали голоса. Накинув халат, я покинул хижину и поспешил на звук.
А затем увидел их вместе.
Отец, этот лабиринт в лабиринте, занимал Адскую Каланчу разговором и проявлял при этом такую живость, будто участвовал в энергичной забаве вроде той, когда надо быстрее всех распилить бревно. Следовало ли мне что-либо предпринять? Остановить его? Отпугнуть? Но как?
Вряд ли он станет ее спрашивать насчет аллергии на противозачаточные таблетки и какие она предпочитает презервативы — рубчатые или ароматизированные, думал я. Не решится. Но я не сомневался в одном: что бы отец ни говорил, мне от этого вреда больше, чем пользы. Еще пару минут я с тревогой наблюдал за ними, затем Адская Каланча пошла прочь, отец же продолжал говорить. Хорошо, она правильно поступила.
Вечер мы провели в пабе. Народу в нем было полно, и, когда я пошел за выпивкой, меня пихали со всех сторон. Люди окружили стойку, каждый пытался привлечь к себе внимание бармена. Наиболее
