От этих слов мы все прикусили язык.
IV
К Тиму Лангу пришлось плыть в длинной лодке по грязному, вонючему каналу. Когда мы расходились с деревянными суденышками, везущими разноцветные фрукты и овощи, я заслонялся ладонью, чтобы брызги нечистот не попадали мне налицо. Мои первые впечатления от Таиланда были благоприятными, но я сознавал, что моей иммунной системе не под силу сражаться со здешними бактериями. Обогнав неказистый флот, мы прибавили скорость. По сторонам канала на грязных улочках стояли кривобокие дома, и все они выглядели то ли недостроенными, толи недоразрушенными. Мы проплывали мимо женщин в больших соломенных шляпах, стирающих белье в коричневой воде. Затем появились длинные грязные безлюдные улицы и большие деревья с развесистыми ветвями. Высокие, с крикливой отделкой коттеджи отстояли далеко друг от друга. Я почувствовал, что мы приближаемся к цели нашей поездки. Попробовал что-то прочитать на лице Эдди, но безуспешно. Отец бросил на меня взгляд, который говорил: «Спастись-то мы спаслись, но вот куда попали?»
Лодка пристала к берегу; мы вышли на небольшой причал и далее — к высоким воротам. Прежде чем Эдди успел нажать на звонок, из динамика связи что-то сказали по-тайски. Эдди ответил и посмотрел в мою сторону. У меня возникло чувство, что мы на дороге, повернуть с которой назад означало бы самоубийство, но и идти вперед — видимо, тоже. У меня по спине побежали мурашки. Кэролайн взяла меня за руку. Ворота отворились, мы вошли внутрь. Отец что-то сказал о состоянии своих кишок, но я не расслышал.
Вид дома Ланга говорил сам за себя — не надо вешать вывеску «Наркокортель». Он был большим, массивные оштукатуренные стены окружали резные колонны, крыша отливала оранжевой и зеленой черепицей, среди густых зарослей бамбука устроился огромный лежащий Будда. Я убедился, что мы вступаем в бандитский притон, когда заметил среди деревьев людей с полуавтоматическими винтовками. Они смотрели на нас так, словно мы пришли продать им вещь, которая по определению не способна работать. Все были в рубашках с короткими рукавами и длинных брюках. Я указал на них отцу и получил вполне ожидаемый ответ:
— Вижу. Надо же, длинные брюки в такую погоду!
— Сюда, — пригласил Эдди.
По крутой лестнице мы спустились в прямоугольной формы двор. На кольях были нанизаны отсеченные свиные головы, из их лбов торчали ароматические палочки. Очаровательно. На одной из стен был изображен пожираемый огнем город. Многообещающе. В дальнем конце двора нас уже ждали открытые раздвижные двери. Не знаю, что я предвкушал увидеть — фыркающих доберманов, столы, заваленные кокаином и мешками с деньгами, развалившихся на белых кожаных диванах проституток, кровавые следы, ведущие к искалеченным трупам мертвых полицейских. Не ожидал я одного: того самого, чего никак бы не мог ожидать.
Отец заметил это первым:
— Что за чертовщина?
На двух стенах в рамах или просто прилепленные коричневой лентой висели мои фотографии и фотографии отца.
— Что за чертовщина? — повторил я.
V
— Марти! Это же твои снимки! — воскликнула Кэролайн.
— Вижу!
— И твои, Джаспер!
— Вижу!
— Здесь ты совсем маленький. Какой симпатичный!
Со всех сторон на нас смотрели наши физиономии — из разных периодов жизни. Сумасшедшая выставка включала все фотографии, сделанные Эдди за двадцать лет. Отец в Париже — молодой, высокий, поджарый, еще со всеми волосами, необычной бородкой и шеей, которая лишь по недоразумению могла нести его голову. Вот отец в нашей квартире — до того, как начал наращивать жировые клетки и курить тонкие сигареты. Я был представлен в не меньшей степени — ребенком, подростком, юношей. Но больше всего меня заинтересовали парижские фотографии — десятки снимков отца с бледной красивой женщиной — ее улыбка деморализовывала.
— Папа, это же…
— Астрид, — кивнул он.
— Твоя мама, Джаспер? Красивая, — проворковала Кэролайн.
— Что все это значит? — воскликнул отец, и его голос прокатился по всему дому. Он всю жизнь страдал настоящей паранойей, но теперь обнаружил, что против него в самом деле плели заговор.
— Сюда. — Эдди повел нас дальше в дом.
Мы с отцом похолодели. Может быть, все это имеет какое-то отношение к самоубийству Астрид? К тому, что она погибла на барже Тима Ланга? Нас поставили в положение детективов, и мы расследовали собственные жизни, да только путешествие в прошлое ничего не дало. Мы ничего не понимали. Одновременно потеряли силы, снова пришли в себя… Какой-то безумный кошмар! Сон Нарцисса! Что мы должны испытывать: чувствовать себя польщенными — или ограбленными? Загадки множились с головокружительной быстротой. Эдди привил этому наркобарону одержимость по отношению к отцу и ко мне. Но что он сказал? Что он мог такого сказать ему? Я представил, как он выпивает вечером со своим хозяином: «Вы не представляете, что это за люди! Они безумцы! И не имеют права жить!»
— Мистер Ланг ждет вас там. — Эдди показал на большие двойные деревянные двери в конце коридора. У него еще хватило хладнокровия улыбнуться.
Внезапно отец схватил его за шиворот — со стороны показалось, он хочет стащить с него рубашку. Это был первый случай физического насилия с его стороны. Кэролайн разжала ему пальцы.
— Во что ты нас втянул, негодяй? — закричал отец, но не так грозно, как намеревался. Любопытство странным образом разбавляло ярость.
Из двери появился охранник — выяснить, что происходит. Эдди успокоил его кивком, и тот, разочарованный, удалился в тень. Судя по всему, Эдди обладал непререкаемым кивком. Это стало для нас открытием. Мыв изумлении шли по коридору к двойным деревянным дверям, разглядывая по дороге все новые фотографии. До этого момента я не отдавал себе отчета, насколько отец похож на пса, насильно брошенного в плавательный бассейн. А я? Внезапно собственная личность показалась мне несущественной. Я даже не сумел ее увязать с изобразительной историей нашей семьи. Мы выглядели обломками погибшей цивилизации. И были совершенно непостижимыми.
Моя мать! Глядя на нее, я почувствовал, что мое сердце распахнулось почти настежь. На фотографиях она казалась молчаливой и неподвижной. Все действия происходили с внутренней стороны глаз, сами же глаза будто только что возвратились из какого-то дальнего уголка земли специально для того, чтобы предупредить: другим туда стремиться не надо. Ее улыбка была как лестница, которая никуда не вела. Грустная красота слегка завуалирована по углам рамок, голова покоится на руках, глаза затуманились. Не исключено, то это было лишь совпадение, однако на каждом последующем снимке она находилась все дальше от объектива, словно съеживалась. Изображения наполнили меня новым уважением к отцу: моя мать выглядела женщиной эффектной, но холодной — здравомыслящий мужчина не стал бы связывать с ней судьбу. Я снял со стены одну из фотографий, вынул из рамки. Черно-белый снимок был сделан в «Лондромете»[47]. Мать, свесив ноги, сидит на стиральной машине и своими удивительно огромными глазами смотрит прямо в объектив. Внезапно мне пришло в голову: происходящие таинственные события имеют отношение к ней. И здесь я получу ключ к ее загадке. Узнаю,
