Ребенок не плакал. Я ничего не знаю о грудных детях, кроме того, что они плачут. Наш не плакал.
— Почему он такой чертовски тихий? — спрашивал я.
— Не знаю.
Астрид, вся бледная, сидела в гостиной и смотрела в окно. Я невольно косился на малыша и видел в нем не ребенка, не новое человеческое существо, а старика. Мне не давала покоя неприятная мысль: этот ребенок — моя преждевременная инкарнация. Малыш вызывал у меня отвращение, ибо это был я сам. Я сам. Это существо превзойдет меня. Оно меня ниспровергнет. Оно знает все, что знаю я, все мои ошибки. У других людей дети. Но только не у меня. Я породил нечто монстроподобное — себя самого.
— Мне кажется, он голоден.
— И что? — ответила Астрид.
— Дай ему грудь.
— Он меня высосал досуха.
— Хорошо. Может, тогда я дам ему обычного молока?
— Нет, это ему вредно!
— Я не специалист в этой области. Знаю одно — детям требуется какое-то питание.
— А почему бы тебе не почитать ему? — рассмеялась Астрид.
Накануне вечером она застала меня в тот момент, когда я читал ребенку Хайдеггера.
— Он же все равно ничего не понимает, — в тот раз взорвалась она.
— И я тоже! — вспылил я в ответ. — И никто не понимает!
Неприятная ситуация. Совершенно очевидно, чье благополучие из нас троих следует поддерживать любой ценой. Кто из нас самый главный.
Я.
Баржа никогда не приходила вовремя, поэтому мы ждали и читали газету. Затем она материализовалась — напором лунного света, как четыре апокалипсических всадника. Мрак разорвал бурлящий свет стремящегося к нам носа судна, и, когда баржа причалила, из темноты возникли суровые лица наших работодателей.
Сегодня мы с Эдди поднимали особенно тяжелый контейнер — он никак не сдвигался с места, я приподнял его над землей всего на четверть дюйма и тут с ужасом понял, что не согнул коленей. Испугавшись за долголетие своего хребта, я опустил контейнер, отошел в сторону и, хотя было поздно, немного присел.
— Что ты делаешь? — удивился Эдди.
— Давай прервемся, — предложил я, достал из заднего кармана книгу и начал читать — роман, который купил на развале рядом с Сеной, — «Путешествие на край ночи» Селина.
Но не прочитал и строки, как глаз уловил движущуюся на нас темную массу — группу мужчин, о которых, если бы не оружие в их руках, можно бы было сказать, что они на веселой прогулке.
Первый выстрел был в воздух. Наши товарищи по работе разбежались по берегу Сены. Забавно наблюдать, как с людей слетает каменное безразличие, когда на карту поставлены их жизни.
Мы с Эдди скрылись за штабелем из контейнеров. Убежать мы могли лишь в том случае, если бы река внезапно замерзла или с облаков спустилась бы золотая лестница. Мы ползали между контейнерами.
— Во что ты меня втянул? — спросил я Эдди, испытывая острое желание взвалить на него вину.
Эдди выбежал вперед, отвязал швартовочные концы, оттолкнул ногой баржу и вернулся ко мне в укрытие. Судно медленно поплыло по течению.
Мы слышали шаги — кто-то бежал к барже и перепрыгивал на борт.
— Вылезайте оттуда! — раздался сердитый голос.
Может, это не нам, оптимистично подумал я и остался в неудовольствии, когда Эдди беспрекословно повиновался и встал с поднятыми руками, словно до этого проделывал подобное не один раз.
— Ты тоже! — приказал кому-то голос. Я сильно понадеялся, что не мне. — Я вижу твою тень.
Я покосился на тень и понял: меня выдает голова. Пригнись я пониже, сошел бы за старый мешок с картошкой.
Я встал с поднятыми руками, но, почувствовав, что моя поза слишком банальна, повернул их ладонями внутрь.
Незнакомец носил бороду, своим видом напоминал аляскинскую хаску и был на несколько поколений старше меня. Это наполнило меня дикой злобой. Я всегда считал, что со мной покончит молодой панк — дикий, неуправляемый, обозленный на мир.
Бородач направил на меня пистолет, но вдруг посмотрел на то, что было у меня в руках, и подался вперед.
— «Путешествие»?
Я совершенно забыл, что все еще держу книгу.
— Селин, — шепотом ответил я.
— Я люблю эту книгу.
— Я прочитал только до половины.
— Уже дошел до того места, где…
— Слушай, лучше убей меня, только не рассказывай конец!
Бородач опустил пистолет.
— Ты ничего не поймешь, пока не одолеешь все целиком, по кускам не получится. Кто еще тебе нравится?
— Русские.
— Русские — это да. А американцы?
— Хемингуэй — очень даже ничего.
— Мне нравятся его рассказы. Романы нет. Как насчет Генри Джеймса [28]?
— Не очень. Мне больше нравится его брат.
— Уильям Джеймс[29]! Гений!
— Безусловно!
Он убрал пистолет.
— Черт бы побрал эту баржу, надо вернуть ее обратно.
Эдди, хаски и я привязали баржу к берегу. Меня спасла книга, и я спросил бородача:
— Что тут вообще происходит?
— Мы конкуренты. Мой босс хочет, чтобы ваш босс закрыл магазин.
— Но это не причина, чтобы стрелять направо и налево.
— Причина.
Логично. Большинство людей угасают на работе, но медленно, постепенно, а я отыскал себе такую, которая чуть не угрохала меня всего за неделю.
Главные проблемы — дома. Астрид не может выспаться — ее усталость ее ненасытно грызет, наверное, поэтому она обращается с ребенком так, словно он зубной протез чужого человека. Ее любовь ко мне сошла на нет. Теперь я для нее — всего лишь раздражитель, досадная неприятность.
Иногда я обнаруживаю ребенка на полу, иногда — рядом с диваном, а однажды, когда я вернулся домой, он лежал в пустой ванне головой на сливном отверстии. Но бывает, что Астрид вспоминает о своей материнской роли и допускает малыша до сосков, но при этом ее лицо пустое, одно какое-то белое полотно. Я спросил, не болит ли у нее что-нибудь. И она ответила:
— Неужели ты ничего не замечаешь, идиот?
Она выше моего понимания.
Только пять минут назад Астрид сидела на диване, обхватив колени руками. Я только кашлянул, и она вскрикнула. Что, если наши отношения останутся такими — словно за закрытыми дверями?
— Это единственное, что я еще не пыталась сделать, — сказала она. — Думала, ребенок что-то во мне
