написал ему письмо до востребования и предложил, в случае необходимости, бросить ночью записку в окно, которое он сегодня специально оставил открытым.
Давно уже стемнело, но лейтенант, не зажигая света, терпеливо сидел за столом и внимательно смотрел в окно. Просвет его заметно выделялся на почти черном фоне комнатной стены. Изредка мелькали в его сером прямоугольнике темные фигуры прохожих, но Малиновкин не обращал на них внимания. Глаза его, не отрываясь, следили за домом напротив. В нем светилось лишь одно окно, и лейтенант, несмотря на скудное освещение комнаты, различал все же часть стены, обклеенной газетами, стол, придвинутый к окну, и склонившегося над книгой майора Ершова. Он читал, не отрывая глаз, и торопливо перелистывал страницы.
С заметным сожалением захлопнул он наконец книгу, прошелся по комнате и потушил свет. Малиновкин, внимательно следивший за ним, тотчас же, как только потух свет, поднялся из-за стола и, стараясь не шуметь, подошел к окну.
Облокотившись на подоконник, Малиновкин снова стал пристально всматриваться в соседний дом, сосредоточив внимание теперь уже не на окне его, а на калитке. Вскоре она со скрипом открылась и из нее вышел высокий человек в тюбетейке. Малиновкин тотчас же узнал в нем майора Ершова.
Постояв немного, майор медленно стал прохаживаться вдоль дома Шандарбекова сначала по одной стороне улицы, затем по другой. Когда он второй раз прошел мимо открытого окна Малиновкина, лейтенант услышал, как какой-то очень легкий предмет упал на пол комнаты почти возле самых его ног.
Торопливо нагнувшись, Малиновкин пошарил по полу руками и нащупал свернутую в несколько раз бумажку.
Спрятав ее в карман, лейтенант вышел в другую комнату, окно которой выходило во двор, и зажег свет. Старая хозяйка квартиры Малиновкина, бабушка Гульджан, уже спала, и он был тут совершенно один. На всякий случай лейтенант все же прислушался. Из-за двери комнаты хозяйки доносилось равномерное похрапывание.
Задернув занавеску на окне, Малиновкин подошел поближе к свету, достал записку из кармана, поспешно развернул ее и прочел:
'Мой хозяин передал мне письмо от Жиенбаева, расшифровав которое, я прочел распоряжение: сегодня в двенадцать часов ночи выехать на мотоцикле к Черной реке по дороге, ведущей в Адыры. Приказано также обратить внимание в пути на сигналы, которые будут подаваться красным фонарем.
Заметив их, я должен буду заехать в ближайший кустарник и оставить там мотоцикл с вмонтированной в него рацией и новым кодом. Видно, Жиенбаев все еще не очень доверяет мне и не решается встретиться со мной.
Я выеду ровно в двенадцать. Вы оставайтесь на своей квартире и внимательно следите за домом Аскара. Ничего до моего возвращения не предпринимайте. На всякий случай включите после двенадцати рацию — может быть, мне придется связаться с вами по радио на какой-нибудь из трех волн, длина которых вам известна'.
Малиновкин прочитал записку еще раз и задумался. Почему Жиенбаев ведет себя так таинственно? Почему не показывается Ершову? Неужели все еще не доверяет ему?
Ясно было пока только одно — Жиенбаев чертовски осторожен. Недаром, значит, дана ему шпионская кличка 'Призрак'. А Андрею Николаевичу не следовало бы, пожалуй, ехать на это свидание одному. Нужно было бы взять с собой и его, Малиновкина, или послать следом по той же дороге на велосипеде. У хозяйки как раз висит в коридоре чей-то велосипед — можно было бы воспользоваться им.
Но приказ есть приказ. Малиновкин уничтожил записку, потушил свет и вернулся в свою комнату. На улице теперь никого не было видно. Ершов, очевидно, зашел в дом Шандарбекова. Взглянув на светящийся циферблат часов, Малиновкин снова устроился у окна. Через полчаса Ершов должен был выехать из дома на мотоцикле.
Лейтенант Малиновкин еще очень мало работал в органах государственной безопасности, но он достаточно начитался и наслушался всяческих рассказов о героической профессии контрразведчика. На деле, конечно, все это оказалось иначе. Скромной, будничной работы во всяком случае было куда больше, чем героических эпизодов.
Малиновкин, давно уже мечтавший об опасной оперативной работе, полгода провел в одном из отделов управления государственной безопасности. И, пока все было более или менее ново для него, не тяготился этой работой, но как только показалось ему, что он 'все постиг', стал томиться по 'настоящему делу'.
Получив задание сопровождать майора Ершова, он обрадовался необычайно. Однако в последние дни бездеятельность начала томить лейтенанта. Конспирация, которую он строго соблюдал все это время, сначала нравилась ему, но затем стала казаться излишней, похожей на какую-то игру в таинственное. И вот наконец представляется возможность если не активных действий, то уж во всяком случае встречи с настоящим врагом с глазу на глаз. И что же? Его опять отстраняют от опасного дела!
Малиновкин тяжело вздохнул и закрыл окно. Пора бы уже Ершову выходить на улицу — времени без пяти двенадцать.
Лейтенант снова сосредоточил все свое внимание на калитке дома Аскара Шандарбекова. Хотя ночь стояла темная, но если бы кто-нибудь вышел из этого дома, заметить его все-таки было возможно. А время все шло. Минутная стрелка перевалила через двенадцать. Вот уже пять… семь… десять минут первого. Что же Андрей Николаевич, заснул он, что ли?
Малиновкин начал нервничать. Может быть, подойти незаметно к окну комнаты Ершова и постучать? Или бросить в него горсть песка? Но нет, не мог майор Ершов, прошедший школу у знаменитого Астахова, заснуть в столь напряженный момент!
Тогда, может быть, ему помешал кто-нибудь выехать вовремя? Но и этому тоже не верилось… Скорее всего, он уехал огородами, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Было уже четверть первого, когда Малиновкин достал из чемодана рацию. Включив ее на прием, он надел наушники и осторожно стал настраиваться то на одну, то на другую волну коротковолнового диапазона. Тоненький писк морзянки, обрывки музыки, чей-то басистый, раскатистый смех, молящий голос женщины, сухой треск грозовых разрядов и снова морзянка попеременно слышались в телефонах наушников.
Малиновкику нравилась эта 'эфирная смесь', как он ее называл. Она казалась ему горячим, напряженным дыханием планеты. Из иностранных языков знал он только английский и немецкий, но легко узнавал по произношению французскую, итальянскую и испанскую речь. Без особого труда понимал польский и чешский языки, так как хорошо знал украинский и белорусский.
Малиновкин любил строить догадки по обрывкам фраз, 'выловленным' из эфира, когда не спеша настраивался на нужную ему волну. Любопытно было представить себе, о чем говорило, пело, а иногда и кричало человечество в эфире.
Многое можно было подслушать в наушниках в томительные часы дежурств у рации в ожидании радиосеанса. И не только голоса людей и звуки музыки говорили радисту, чем живут и волнуются люди. Комариное попискивание морзянок тоже могло поведать о многом: о бедствиях в море, о сводках выполненных задании, о прогнозах погоды. Были звуки радиотелеграфа и главными носителями тайн. Ими передавались зашифрованные сведения коммерческого характера, служебные распоряжения, донесения тайных агентов и секретные предписания их резидентов.
Малиновкин давно уже привык ко всему этому и довольно легко ориентировался в беспокойном эфире, осторожными движениями пальцев поворачивая рифленую ручку настройки и смещая то вправо, то влево тонкую нить визира по светящейся шкале. Сегодня, однако, интересовался он только морзянками в ограниченных пределах одного из диапазонов коротких волн. Вот уже несколько минут чутко прислушивался он к звукам в наушниках, ловя малейший шорох в эфире, но никто, кажется, не собирался работать на этих волнах.
Был уже второй час ночи, когда Малиновкин решил, что Ершов, видимо, не имеет нужды или возможности связаться с ним по радио. На всякий случай он решил подежурить еще немного, то и дело
