— Слушаюсь.
В час ночи полковник Осипов сидел возле радиостанции и спокойно следил за уверенными движениями рук дежурного радиста. Однако, когда большая стрелка часов стала отсчитывать шестую минуту второго часа, на лице полковника появились первые признаки нетерпения. А из динамика радиостанции по-прежнему слышался лишь громкий шорох атмосферного электричества.
Подождав немного, радист снова застучал ключом, посылая в эфир свои позывные. Но и на этот раз никто не отозвался. А спустя полчаса полковник Осипов докладывал генералу Саблину:
— Малиновкин сегодня впервые не ответил на наш вызов. Что бы это могло значить?
…Илья Ильич думал об этом всю ночь. Он не страдал бессонницей, подобно полковнику Осипову, и, несмотря на все волнения своего нелегкого трудового дня, хорошо спал ночами, если только срочные дела не были помехой этому. Сегодня, однако, было не до сна.
Генерал Саблин прошел большую, суровую школу жизни. Были и победы, были и поражения на его пути. Он врывался в конспиративные квартиры белогвардейских офицеров в годы гражданской войны, выслеживал тайных агентов иностранных разведок в годы первых пятилеток, служил в армейской контрразведке в годы Великой Отечественной войны. В него стреляли враги явные, строили козни против него враги тайные, пробравшиеся в органы государственной безопасности. Но он любил борьбу во всех ее формах и видах и не страшился опасности.
Шло время, и чем ответственнее были должности, которые он занимал, тем сложнее становилась эта борьба, тем больших знаний требовала она от Саблина. В молодости он полагался главным образом на свою физическую силу, на верность глаза и на искусство владения оружием, но очень скоро потребовалось и острое политическое чутье и знание международной обстановки. А теперь ко всему этому прибавилась необходимость в таких познаниях, о которых в те далекие годы он не имел даже элементарного представления. Пришлось, например, изучать фототехнику, микросъемку, радиотехнику и даже телевидение. Не требовалось, конечно, быть специалистом в этих областях техники, но знать принципы и возможности использования ее для целей разведки и контрразведки было совершенно необходимо.
Мало того, теперь стало необходимо глубокое знание не только экономики своей страны, но и экономики других стран, не говоря уже о военной технике и военной промышленности.
А как только человечество подошло к преддверию атомного века, Саблину пришлось взяться за литературу и по этому вопросу, слушать лекции, советоваться и консультироваться со специалистами в области атомной и термоядерной энергии, чтобы строже и успешнее охранять военную и государственную тайну производства этой энергии.
Генерал Саблин лежал с закрытыми глазами, пытаясь предвидеть путь дальнейшего развития событий, возможные поступки врагов и действия своих подчиненных. Положение майора Ершова казалось особенно сложным, и помочь ему требовалось больше, чем кому-либо другому. Но генерал сам не знал, как это сделать. Ему не вполне ясен был ход противника Ершова. Зато все яснее становилась сама цель готовящейся диверсии. Кое-кто на Западе нуждался еще в том, чтобы внушить народам мысль об опасности применения атомной энергии для мирных целей.
Хорошо зная, что Советский Союз поставил эту энергию на службу мирному строительству, они решили, видимо, путем диверсий достичь сразу двух целей: во-первых, принести нам значительный ущерб; во-вторых, искусственной катастрофой подтвердить их заявление о будто бы неизбежном риске при пользовании атомной энергией для нужд народного хозяйства. Они уже и сейчас пишут о взрыве, якобы произошедшем на нашем дорожном строительстве, что же завопят, если подобный взрыв произойдет на самом деле?
Придет время, когда подобные сенсации покажутся абсурдными даже буржуазному читателю, но в первой половине пятидесятых годов нашего столетия этому еще верят. И как не верить, если почти вся атомная промышленность Америки поставлена на производство главным образом вооружения, а вся западная печать изо дня в день повторяет одно и то же: разрушительная сила атома не способна созидать, она лишь разрушает.
Видимо, от слов они хотят теперь перейти к делу — диверсией крупного масштаба попытаться скомпрометировать использование в Советском Союзе атомной энергии в мирных целях.
Ночь была на редкость темной. В двух шагах ничего не было видно.
— Нужно же затянуть отправку такого эшелона дотемна! — ворчал Шатров, поглядывая в окно паровозной будки на мрачное, беззвездное небо.
— Дежурный говорит, будто перегон занят, — заметил на это Рябов, подкачивавший инжектором воду в котел. — С Абдулаевым там что-то случилось. Застрял он на перегоне Голубой Арык — Верблюжий горб. Только с помощью толкача втащили его на подъем.
В окно Шатров видел разноцветные огоньки станционных сигналов и желтые пятна фонарей в руках осмотрщиков вагонов, проверявших только что прибывший на станцию товарный состав. Блеснул вдалеке луч прожектора поездного локомотива, отходившего от пассажирской станции в сторону Аксакальска.
Шатров знал уже об угрозе, нависшей над его поездом, и хотя внешне ничем не выражал своей тревоги — на душе у него было неспокойно. Придирчивей, чем обычно, наблюдал он сегодня за работой помощников, требуя от них безукоризненной точности выполнения всех своих распоряжений.
— Держи по всей колосниковой решетке огонь ровным слоем, Федор, — приказывал он Рябову, заглядывая в топку. — Тимченко! — кричал он кочегару, сортировавшему уголь в тендере. — Покрупней подавай сегодня уголь. Мелочь искрить будет, а это опасно для нашего груза.
Когда наконец паровоз подали к составу, главный кондуктор Бейсамбаев подошел к Шатрову и сказал шепотом, озираясь по сторонам:
— Сегодня, Константин Ефремович, особенно бдительными нужно быть, очень ответственная поездка!
Так как поезд отправляли ночью, принимались особые меры предосторожности. Шатров заметил даже двух работников госбезопасности, несколько раз проходивших мимо состава. К нему тоже подошел коренастый военный и, приложив руку к козырьку фуражки, представился:
— Капитан Бегельдинов. Надеюсь, вас не нужно предупреждать, товарищ Шатров, о необходимости быть бдительным? У нас сегодня есть основания беспокоиться за ваш поезд.
— Что эти военные панику поднимают? — недовольно заметил Рябов, когда капитан отошел от их паровоза. — Настроение только портят.
— Они важное задание выполняют, Федор, — строго прервал его Шатров, — и ты оставь, пожалуйста, эти разговоры.
По техническим причинам поезд задержался на станции еще полчаса. Вокруг по-прежнему было темно и безлюдно. Дул ветер, уныло завывая в щелях паровозной будки. Рябов начал уже терять терпение, ожидая, когда же наконец отправят их в путь. Все чаще посматривал он теперь в окно будки на растворившийся где-то во тьме ночи хвост состава и призрачные огоньки сигнальных фонарей, мерцавших в разных местах станции.
Но вот Бейсамбаев дал свисток — и поезд тронулся. Замелькали по сторонам привычные силуэты станционных строений, пестрые огоньки ночной сигнализации, тускло освещенный пригород; и поезд, набирая скорость, вышел наконец в открытое поле. Казалось, в непроглядной мгле уже ничего нельзя было разглядеть по сторонам, но Константин по выхваченным лучом прожектора из темноты кустикам, пикетным столбикам, уклоноуказателям, похожим на мрачные кресты, и по другим предупредительным знакам и знакомым предметам свободно читал местность и уверенно вел свой локомотив.
С поездом Шатрова на тормозных площадках вагонов, переодетые стрелками военизированной охраны, ехали в эту ночь Ершов и Малиновкин: майор вместе с главным кондуктором в голове поезда, лейтенант с хвостовым кондуктором на последнем вагоне. Еще три стрелка размещались на остальных
