насильственная смерть. Ни одна из партий, победивших в Гражданской войне, не потеряла такого количества своих лидеров, как фаланга, разве что партией можно считать поэтов, которых тоже немало полегло в этой бойне: великий богобоязненный гумманист Унамуно скончался от тоски в Саламанке; Гарсиа Лорку погребла неизвестная могила под Гранадой; Мачадо расстался с жизнью среди песчаных дюн Архелес; Мигель Эрнандес вскоре умер в тюрьме Аликанте. И смертям знаменитых личностей сопутствовали груды трупов солдат, неизвестных и известных, которые, погибая, отдавали свои жизни – с меньшей неохотой, чем в большинстве других войн, – за дело, которое они, как с той, так и с другой стороны, считали благородным.
Тем не менее к 1939 году почти все эти идеи были забыты. Те три главные ссоры, которые и привели к войне, изжили себя, переродившись из страстных конфликтных споров в вялые стычки из-за победы или выживания любой ценой. Если с либерализмом и франкмасонством было покончено, то церковь почти подавила фаланга. Но социальные устремления фаланги не оправдались, почти так же, как коммунизм, анархизм и социализм. Поражение баскских и каталонских сепаратистов отнюдь не означало, что теперь монархисты или карлисты могут настаивать на своей точке зрения. Среди груды черепов этих идеалов смогли выжить и восторжествовать лишь самые бесстрастные, серые и мрачные личности, как пережил все гражданские войны в Риме Октавий. Цезарь и Помпей, Брут и Антоний, Катон и Цицерон – все они, все эти гении, были лишены скромного таланта выживать везде и всегда. Франсиско Франко стал Октавием Испании.
Его достижениям в Гражданской войне нельзя не отдать должного. Как верховный командующий силами националистов, он всегда преследовал стратегические и политические цели, никогда не отвлекаясь на тактические, хотя часто бывал на фронтах. У него не было возможностей проявить себя или рискнуть своей репутацией, как у полевых командиров. Его задачей было решать, в каком регионе начнется новое наступление, добиваться, чтобы оно началось, лишь когда все будет к нему готово, и останавливать контрнаступление (как при Брунете), когда это соответствовало его замыслам. Немецкие офицеры, служившие с Франко, такие, как фон Тома, считали его старомодным. Фон Тома считал, что своей предусмотрительностью, терпеливостью и пуританством он напоминал будущего победителя под Эль- Аламейном – лорда Монтгомери. Когда Муссолини через своего посла пожаловался, что националисты слишком медленно одерживают победы, генералиссимус ответил: «Франко не ведет войны в Испании. Он ее освобождает. Я не могу просто так уничтожить ни врага, ни города, ни куска сельской местности, ни заводов, ни промышленных центров. И по этой причине я не могу спешить. В спешке мне пришлось бы вести себя как иностранцу. Дайте мне самолеты, дайте боеприпасы, танки и артиллерию, обеспечьте дипломатической поддержкой, и я буду вам благодарен. Но не заставляйте меня торопиться, ибо это будет означать гибель многих испанцев». Были ли его слова искренними? Из современных государственных деятелей он далеко не всегда казался самым гуманным; но трудно оспорить, что, развязав особо кровавую кампанию, он мог бы выиграть войну гораздо быстрее. Но вне всяких сомнений, генералиссимус мог дать рациональное объяснение своей странной медлительности. Франко, не в пример своим генералам, всегда старался сберечь своих солдат. Не в пример фон Тома Франко не испытывал интереса к военным новациям, как таковым. Его достижения были не только в сфере военного руководства, где ему подчинялись самые разные люди, которые испытывали по отношению к Франко безоговорочную преданность (главным образом в силу того, что еще совсем молодыми они все вместе служили в Марокко). Крупнейшие военные успехи генерала Франко по сути своей были политическими. В этой области его ждали удачи потому, что он рассматривал политику как раздел военной науки. Политические лидеры были для Франко всего лишь командирами дивизий. Их воззрения и идеи входили в набор материалов, необходимых для ведения войны, как, скажем, содержимое того или иного арсенала. Он утвердил себя в роли политического лидера в самой темпераментной стране мира тем, что испытывал презрение к политическим эмоциям. В результате в течение всей Гражданской войны Франко никогда не подвергался той серьезной опасности, которая присуща всем известным политикам.
Политическое единство, которого он добился от своих сторонников, стало главным фактором окончательной победы. Без сомнения, Франко сумел добиться той сплоченности, которая оказалась не под силу Рамону Серрано Суньеру. Он стал источником той пропаганды, которая сумела поставить под ружье 500 000 человек и уверенно управлять ими. Но главным преимуществом Франко оставались его собственное спокойствие и сдержанность. Пословица гласит, что эти качества типичны для уроженцев Галисии. Эти черты обеспечили Франко лидерство в среде националистов задолго до того, как Серрано Суньер бежал из республиканской тюрьмы. Они и помогли ему утвердиться. Раздоров в среде националистов могло быть не меньше, чем у республиканцев. Оттяжки столь близкой победы, частые разочарования – словом, у единства было много шансов рухнуть. Вероятно, соглашения между фалангой, церковью, монархистами, карлистами и армией удалось достичь в отличие от республиканцев потому, что они поняли, какие ужасные последствия принесет за собой поражение. Может, в силу откровенного цинизма, который был свойствен и всем этим разобщенным группировкам, и самому Франко, они считали, что нет таких важных политических целей, ради которых стоит подвергнуть риску победу в войне. Именно Франко превратил это разочарование, этот страх поражения и этот цинизм в машину войны. И наконец, даже его враги не могут отрицать, что Франко и его министр иностранных дел Хордана (при помощи Николаса Франко) вели исключительно умную дипломатическую политику, обеспечив себе в равной мере поддержку и Германии и Италии и в то же время не капитулировав перед диктаторами, а уступив им всего лишь права на горные разработки.
Если это единство так помогло победе националистов, то не подлежит сомнению, что разобщенность республиканцев стала главным фактором их поражения. Эти противоречия особенно на первых порах должны, как предмет, изучаться политической антропологией республиканской Испании. Как и следовало ожидать, нигде еще голоса республиканцев не звучали столь разрозненно, как при выяснении, на кого возложить ответственность за поражение. Одни осуждали коммунистов за то, что своим стремлением к власти они фактически задушили республику. Другие возражали, что, хотя многие испанские коммунисты и на словах и на деле страстно рвались к победе, Сталин боялся последствий победы республиканцев и на определенном этапе всеми силами тайно способствовал их поражению. Анархисты продолжали верить, что войну можно было бы выиграть, если в первые же ее дни разразилась всеобщая пролетарская революция. Кто-то списывал проигрыш на политику невмешательства, которой придерживались Англия, США и Франция, а кто-то упрямо утверждал, что Франко одержал победу лишь в силу интервенции Германии и Италии.
Где истина? Вне всяких сомнений, республике страшно мешали споры между поддерживавшими ее партиями. Единственным объяснением может быть то, что все эти партии настолько истово придерживались своих политических взглядов, что поражение казалось им предпочтительнее, чем измена чистоте своих воззрений. Может, правильнее было бы сказать, что никто не был в силах добиться подлинного единства враждующих республиканских племен так, как это сделали Франко и Серрано Суньер среди националистов. Доктор Негрин старался изо всех сил. Но такая политика неизбежно вела к усилению и без того влиятельной и сильной Испанской коммунистической партии. Продолжающееся невмешательство западных демократий неизбежно вынудило Негрина пойти на очень опасные контакты с Советским Союзом и Коминтерном. Это могло бы показаться сумасшествием, не поддающимся объяснению, если бы таким образом не удалось в полной мере использовать боевые качества коммунистов. Но тем самым Негрин поставил себя в неразрешимую ситуацию – это стало совершенно ясно лишь поколение спустя.
Наконец остается противоречивый вопрос об иностранном вмешательстве. Общий объем военной помощи, поступившей в Испанию, подсчитан. Но цифры – это еще не все. Выбор времени и согласованные действия – вот что стало решающим в испанской войне. Было пять случаев, когда иностранная помощь прибывала в самые критические моменты. Во-первых, в июле 1936 года транспортная авиация Германии и Италии дала Франко возможность перебросить через Гибралтар Африканскую армию. Правда, безапелляционное утверждение, что националисты проиграли бы войну, не имей они этой поддержки, вызывает слишком много вопросов. Но война в самом деле могла сложиться совершенно иным образом, если бы Африканская армия так быстро не оказалась на материке. Эта помощь оказала куда больший эффект, чем одновременная покупка республикой самолетов у Франции. То был в самом деле решающий момент. Во-вторых, критическая ситуация сложилась в ноябре 1936 года, когда советская помощь республике, появление интербригад и организованная поддержка международного коммунизма, скорее
