всего, в самом деле спасли Мадрид. Самая критическая ситуация возникла не в начале ноября, когда мадридцы своими силами смогли на какое-то время остановить Африканскую армию, а позже одержали победу в боях вокруг Университетского городка и на дороге на Ла-Корунью. В-третьих, мощная поддержка, оказанная Гитлером и Муссолини в начале 1937 года, подняла боевой дух националистов, когда генералы Мола, Варела и Оргас раз за разом терпели неудачи в своих попытках взять столицу. В-четвертых, помощь со стороны Франции и открытие французской границы, через которую пошли поставки советских и коминтерновских военных материалов, предотвратили поражение республики весной 1938 года, когда националисты одержали победу в Арагонской кампании. Наконец, последнее и самое важное: если бы осенью 1938 года Франко не представил немцам столь широкие права на шахтные разработки в обмен на оружие, на Рождество этого года он не смог бы столь блистательно провести Каталонскую кампанию. В противном случае после битвы на Эбро обеспеченность его армии была бы такой же неприглядной, как и у республиканцев. И при таком развитии событий мир, несмотря на все препятствия, в конечном итоге стал бы неизбежным.
Решающей оказалась финальная кампания. Призом для немцев было их участие во всех важнейших испанских проектах по добыче железной руды. В обмен на эту богатую награду Германия поставила в Испанию такое количество военного снаряжения, что чаша весов окончательно склонилась в пользу националистов. Немецкая политика по отношению к Испании начального периода войны изменилась. Германское правительство пришло к выводу, что страхи, которые оно испытывало раньше из-за того, что война в Испании может разжечь «пожар в Европе», оказались беспочвенными, тем более что Германия могла откровенно нарушать пакт о невмешательстве. А после Мюнхенского соглашения стало ясно, что Англия и Франция никогда не вступят в войну – ни из-за Испании, ни из-за какой-либо другой страны. Это подтвердилось немедленным заключением в ноябре 1938 года англо-итальянского соглашения. Немецкое правительство теперь не сомневалось, что может действовать в Испании совершенно безнаказанно, потому что к осени 1938 года Советский Союз заметно охладел к испанским делам и некоторые его жесты, особенно после Мюнхена, недвусмысленно давали понять, что Советский Союз расположен к Германии. Но до Мюнхена немецкая политика в Испании строилась на отказе поставлять достаточное количество военных материалов, чтобы обеспечить торжество своего националистского союзника. Немцы были убеждены, что такое развитие событий неизбежно связано с риском превращения испанской войны в общеевропейскую. И на самом деле почти все время Гражданской войны и Германия, и Россия не хотели рисковать, боялись, что всеобщая война вырвется за пределы Испании. Возможно, что в самом начале Гражданской войны Сталин питал надежду на воплощение одного из его замыслов: пусть Англия и Франция ввяжутся в конфликт на стороне республики, Германия и Италия поддержат националистов, тогда Россия, как нейтральный арбитр, будет решать судьбы Европы. Но когда Россия в октябре 1936 года поддержала республику, ее стали тревожить опасения, что испанский конфликт может перерасти в мировую войну. И Сталин стал проводить политику, сходную с гитлеровской, – не допускать поражения своего протеже, но и не давать ему одержать победу. Ибо для победы республики ей надо было поставить столько войск и материалов, что это и в самом деле угрожало широкомасштабной войной.
Так что во всех четырех случаях чужестранные силы играли решающую роль, предпринимая шаги для предотвращения поражения той или другой стороны. Это одна из причин, почему война длилась так долго. И Гитлер и Сталин – оба находили этому различные оправдания. Они продолжали испытывать на испанских фронтах свою военную технику и политическую тактику. Для каждого из них победа в Гражданской войне могла доставить столько же трудных вопросов, как и поражение. Муссолини, который хотел добиться величия Испании, был не удовлетворен. Он послал на Пиренеи максимальное количество войск, которое мог себе позволить без ущерба для себя. Если бы Германия или Россия послали в Испанию столько же солдат, сколько он (50 000), возможно, это тут же привело бы к общеевропейской войне. Но пятидесятитысячного итальянского контингента для Франко было явно недостаточно, чтобы выиграть войну. Не хватало их и для того, чтобы конфликт превратился в войну мировую.
Невмешательство играло столь же важную роль, как и вмешательство. Имей республика возможность купить оружие, допустим, у Англии, США или Франции, война конечно же пошла бы по другому пути. Так же как если бы Франко не получил материальную поддержку от Германии перед самой Каталонской кампанией. Английское правительство искренне поддерживало политику невмешательства, пусть даже идею пакта первым высказал Леон Блюм. Того же требовало оно и от Франции, хотя было ясно, что Германия, Италия и Россия нарушают соглашение. Если бы не политика Англии, Франция и, наверное США позволили бы республике свободные закупки оружия. Только жалоба посла в Лондоне Джозефа Кеннеди заставила госдепартамент в мае 1938 года вернуться к своему решению отказаться от пакта об эмбарго. В то время французское правительство настолько боялось Гитлера, что не рискнуло противоречить Англии. Но, как указал глава Кэ-д'Орсэ Алексис Леже, разрыв был бы неизбежен, если французское правительство Народного фронта действительно пошло бы на него ради своих идеологических соратников в Испании. Английская же политика тех лет определялась решимостью любой ценой предотвратить превращение Гражданской войны в Испании в мировую. Эта политика с равной решимостью проводилась правительствами и Болдуина, и Чемберлена, и министрами иностранных дел Иденом и лордом Галифаксом. Конечно, сначала она была достаточно разумной, но, когда стало ясно, что пакт бездействует, настаивать на его соблюдении стало откровенным цинизмом, который отнюдь не способствовал повышению репутации английского правительства. Отмена политики невмешательства могла в самом деле привести ко всеобщей войне, ибо республика сразу же получила бы возможность заметно окрепнуть в военном отношении. В таком случае Германии и Италии пришлось бы слать Франко больше помощи: теперь уже с целью спасти его от поражения. Опасность такой гонки вооружений очевидна. Невмешательство, как и Мюнхенское соглашение за счет Чехословакии, должно было предотвратить мировую войну, в какой-то мере и за счет Испанской республики. Но его несостоятельность, как и Мюнхен, вызвало какую-то вялую реакцию со стороны английского правительства, которое не извлекло из своей политики никакой выгоды. Война, которая бушевала в Испании в 1936–1938 годах, всякий раз не переходила в мировую, что сделало ее более благоприятной для западных демократий, чем вспыхнувшая в 1939 году в Польше. Единственной альтернативой «фарсу невмешательства» было, конечно, жесткое противостояние нарушениям соглашения. После Мюнхена такими действиями должны были стать повторная оккупация Рейнской области и запрет перевооружения Германии. По крайней мере такая политика давала возможность справиться с диктатором, не прибегая к войне. Но ничего подобного не произошло. Кровавые бои в Испании частично объяснялись обилием предложений и контрпредложений в Комитете по невмешательству за тысячи миль от поля боя.
Те же страны, которые оказались вовлеченными в военные действия в Испании, обрели немалый опыт в военном искусстве. Достаточно вспомнить фон Тома, командующего немецкими танковыми соединениями, который воевал на стороне националистов. Итальянцы тоже поняли важность уроков, которые можно извлечь из их испанского опыта, но не смогли использовать их на практике. В 1942 году, на своем процессе в Риоме, Леон Блюм, оправдывая поставки французских самолетов в Испанию, тоже оценивал испанскую войну как «полигон для испытания французской авиационной техники». Тем не менее в целом французы не извлекли ценных уроков из войны в Испании. Они даже поверили немецкому писателю-эмигранту Гельмуту Клотцу, который в своей книге «Военные уроки испанской войны» написал, что танки оказались бессильны перед огнем артиллерии. В результате французский генеральный штаб полностью проигнорировал концепцию «войны машин», которая прошла испытание в Испании. И можно понять, какое он испытал потрясение, когда в 1940 году танковые дивизии генерала Гудериана потоком прошли через равнины севера Франции. Столь же порочные выводы из своего испанского опыта извлекли и русские. Генерал Павлов убедил Сталина, что, судя по опыту испанской войны, танковые армады не будут иметь самостоятельного оперативного значения. Об этом, в частности, говорит Лид-дел-Гарт в своей книге «Советская армия». Может, генерал Павлов дал этот совет, чтобы избежать обвинений в преклонении перед теориями маршала Тухачевского, который твердо верил в танковые соединения. В любом случае, в 1939 году огромным русским танковым полкам была отведена роль лишь сил поддержки пехоты. Успехи немецких танковых частей в польской и французской кампаниях заставили вернуться к стратегии Тухачевского, но к началу советско-германской войны она уже запоздала. В то же время ценный опыт, обретенный в Испании такими гражданскими лидерами коммунистов, как Тольятти и Герё, очень пригодился в послевоенные годы в Восточной Европе. Итальянские и югославские коммунисты также сочли,
