истории, рассказывающие, как мятежники вели огонь с церковных башен, оказывались неправдой3. Религия повсеместно подверглась остракизму, как хранитель образцов морали и поведения высшего и среднего классов. Чаще всего целью повстанцев был не грабеж, а разрушение. Так, например, в Мадриде анархисты сурово отругали мальчишку, который вместо того, чтобы сломать в церкви стул, похитил его4. Некоторые знаменитые мадридские церкви и монастыри были спасены от нападений распоряжениями правительства. Но в провинции они оставались совершенно беззащитными. В Барселоне под надежной защитой находился только кафедральный собор. Тем не менее крупнейшие произведения искусства были спасены. И хотя пропала масса более мелких ценностей, единственным подлинным актом вандализма стало сожжение десяти тысяч томов библиотеки в Куэнке, в том числе знаменитого «Catecismo de Indias». Такие пожарища чаще воспринимались с осуждением, чем с восторгом. Но уничтожение икон и освященных предметов, зрелища церковных ряс на милиционерах часто вызывали только смех. Большинство свидетелей пожаров, жителей соседних домов беспокоило главным образом то, не перекинется ли пламя на их имущество. Тем не менее церкви, стояли ли они пустыми или же использовались как склады или убежища, в республиканской Испании были безоговорочно закрыты, как и штаб-квартиры правых партий5. Этим акциям сопутствовали неконтролируемые покушения на жизни священников и «буржуев». Националисты называют цифру в 85 940 убитых или казненных в республиканской Испании за время войны6. Эти данные, возможно, преувеличены, хотя они на удивление соответствуют тяжелым обвинениям в уничтожении 300 или 400 тысяч человек7. Из общего числа убитых 7937 имели отношение к религии: 12 епископов, 283 монахини, 5255 священников, 2492 монаха и 249 послушников. Точность этих цифр подтверждается и другими доступными свидетельствами. Если в целом принять эти подсчеты за истину, то можно предположить, что между 18 июля и 1 сентября 1936 года было казнено примерно 75 000 человек, ибо почти все противозаконные убийства в республике следует отнести к началу войны.
Эти бесстрастные цифры – как и те, что относятся к разгулу страстей у националистов, – ошеломляют. Многие преступления сопровождались частично фривольной, частично садистской жестокостью. Так, например, приходский священник в Навальморалесе сказал арестовавшим его милиционерам: «Я готов пострадать за Христа». – «О, это мы тебе устроим, – ответили они. – Ты умрешь точно как Христос». Связав, они подвергли священника безжалостному бичеванию. Затем привязали ему к спине бревно, напоили уксусом и увенчали терновым венцом. «Богохульствуй, и мы простим тебя», – сказал главарь милиционеров. «Это я прощаю и благословляю вас», – ответил священник. Милиционеры стали совещаться, как предать его смерти. Некоторые хотели гвоздями распять на кресте, но в конце концов просто пристрелили. Последней его просьбой, обращенной к своим мучителям, было желание при расстреле стоять лицом к палачам, чтобы, умирая, он мог благословить их.
Епископ Хаэны был убит вместе со своей сестрой, которую специально пригласила милиционер по прозвищу Веснушка. Убийство состоялось на глазах двухтысячной возбужденной толпы в болотистом пригороде Мадрида, известном как «Пруд дядюшки Раймонда». Епископов Кадиса и Алмерии заставили вымыть палубу тюремного судна, стоявшего рядом с Малагой, после чего их расстреляли. Епископа Сьюдад-Реаля убили, когда он работал над книгой по истории Толедо. После его смерти была уничтожена картотека из 1200 карточек. Монахиня была убита, отказавшись выйти замуж за одного из милиционеров, которые захватили ее монастырь Нуэстра-Сеньор-дель-Ампаро в Мадриде. «Комитет Крови» в Эль-Пардо (провинция Мадрида) во время суда над приходским священником упился до бесчувствия церковным вином. Один из милиционеров использовал дароносицу как миску для бритья. Случалось, что монахинь перед расстрелом насиловали8. Труп священника бросили на мадридской улице Салле-Мария-де- Молина с плакатом на шее: «Я иезуит». В Сернере монаху в уши забивали четки, пока не продырявили барабанные перепонки. Имеются достоверные данные, что нескольких священников сожгли живьем. Огромные толпы собирались в Барселоне, когда на обозрение были выставлены эксгумированные трупы девятнадцати салезианских монахинь. В Сьемпосуэлос дона Антонио Диаса де Мораля кинули на арену с быками, которые затоптали его до беспамятства. Потом ему отрезали ухо, подражая обычаю, когда у быка отрезают ухо, чтобы наградить матадора. Кое-кого сжигали живьем, а других хоронили заживо, предварительно заставляя выкопать себе могилу. В Алькасаре-де-Сан-Хуане молодому человеку, известному своим благочестием (хотя, может, кто-то считал это ханжеством), выкололи глаза. В провинции Сьюдад- Реале преступления отличались особой жестокостью9. Матери двоих иезуитов загнали в рот распятие. Сбросили в шахту 800 человек. Их смерть встречалась аплодисментами, словно победа на корриде. Раздавались крики: «Свобода! Долой фашизм!» Не один священник сошел с ума от этих зрелищ. Один приходский церковник в Барселоне потерял рассудок после того, как его несколько дней допрашивали, куда он дел свой профсоюзный билет. «Зачем мне билет? – непродуманно ответил тот. – Я священник».
Никто больше не говорил «адью». Повсеместно звучало слово «салют». Некий Фернандес де Дьос даже написал министру юстиции, осведомляясь, не может ли он поменять свою фамилию на Бакунин, потому что больше «не хочет иметь ничего общего с Богом»10. «Неужели вы до сих пор верите в этого Бога, который всегда молчит и не смог защититься, даже когда сжигали его изображения и храмы? Признайте, что Бога не существует и что ваши священники – всего лишь лицемеры, которые обманывают народ». Такие жгучие вопросы возникали во многих городах и деревнях республиканской Испании. В истории Европы и, может, даже мира не было времен, когда религия и все ее деяния не вызывали такую страстную ненависть. Тем не менее один священник, свидетель гибели в провинции Барселона не менее 1215 монахов (и 55 монахинь), которому с помощью президента Компаньса удалось скрыться во Франции, имел смелость признать: «Красные уничтожали наши церкви, но сначала мы сами их уничтожили». В Испании были убиты далеко не все священники. Те, которые остались в живых и не смогли уехать за границу, стали «сотрудничать» с республикой. Их воспринимали просто как людей определенной профессии, которые ничем не отличались от, скажем, дантиста или адвоката, кроме того, что им не разрешалась частная практика и право ношения рясы. Если признавалось, что они каким-то образом позорили профессию или же в прошлом никогда не надевали чистый воротничок на похоронах какого- нибудь бедняка, их могли и убить11. Религиозная бойня объяснялась «социальными» мотивами. Испанский рабочий класс нападал на церковников потому, что считал их ханжами и лицемерами, которые дают ложное духовное обоснование тирании правящих классов.
Конечно, если говорить об убитых, то к юристам относились еще с большей ненавистью, чем к церковникам. Опасность угрожала всем, кого только могли заподозрить в симпатиях к националистам. В иррациональной обстановке Гражданской войны, когда речь заходила о националистах, никто не мог толком разобраться, что является государственной изменой, а что нет. Главным основанием для подозрений во враждебности к революции было членство в CEDA, фаланге или принадлежность к церкви. В сельских районах революция проявлялась главным образом в убийствах представителей обеспеченных классов или «буржуев». Описание Эрнестом Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол» сцены, как жители маленького пуэбло первым делом колами забили насмерть всех мужчин из семей среднего класса, а потом скинули их со скалы, почти точно соответствует событиям в андалузском городке Ронда. Там в первый месяц войны было убито 512 человек.
В больших городах, где потенциальных врагов было побольше, применялись более сложные процедуры. Все политические партии и профсоюзы республики организовали у себя следственные отделы, которые с гордостью называли себя по русскому образцу «чека». Только в Мадриде их было двадцать шесть. Первые дни войны в городах республики характеризуются полным смешением различных групп, каждая из которых обладала неограниченной властью и каждая несла ответственность лишь перед какой-то партией или государственным учреждением или даже перед конкретным человеком. Порой разные «чека» консультировались друг с другом прежде, чем «выдернуть» очередную жертву. Но эти консультации были лишь формальностью, которая, как правило, ничего не давала. Перекрестный допрос всегда состоял из угроз и оскорблений. Порой глава «чека» издали показывал задержанному какую-то карточку, давая понять, что это его членский билет партии, враждебной Народному фронту. Смертные приговоры этих «судов» выносились большой буквой «L» (Liberty), то есть «Свобода», на соответствующих документах. Буква сопровождалась жирной точкой. Это означало, что заключенный должен быть немедленно казнен. Приговор приводился в исполнение специальными группами, которые часто состояли из бывших преступников.
Наибольший страх в Мадриде вызывала та «чека», которую называли «утренний патруль». Ее
