черных, темно-вишневых или синих цветов либо пышных, интенсивных — изумрудно-зеленые, лимонно- желтые, розовые, лиловые.
Я рос и вырос в окружении книг, но такого великолепия никогда раньше не видел. Отец любил дорогие издания, но средства позволяли ему выписывать только те, что были необходимы для работы. Да и во всей Софии мне ни разу не случалось набрести на библиофильские редкости, потому что болгарские толстосумы выписывали из Западной Европы преимущественно автомобили и косметику.
На роскошных изданиях, выставленных в витринах, как и вообще на всех роскошных товарах в Париже, цены обозначены не были, поскольку цифра может лишь отпугнуть случайного покупателя и поскольку предполагается, что истинный ценитель за ценой не постоит. Прошло несколько дней, прежде чем я решился перешагнуть порог одного из таких магазинов, специализировавшихся на продаже редких, нумерованных изданий.
Магазин находился на улице Сены. Дело было днем, он, видимо, только что открылся. Хозяин разбирал за небольшим столом почту. В помещении никого, кроме нас, не было.
— Можно посмотреть ваши книги? — спросил я.
Хозяин поднял голову, недоуменно взглянул на меня.
Впоследствии я понял, что так спрашивать не принято. Следует сказать: «Можно бросить взгляд?» Люди не любят, когда роются в их товаре. А дорогие книги и вовсе не тот товар, в котором можно рыться.
Я повторил вопрос, и хозяин, поколебавшись, указал на застекленные полки:
— Смотрите.
Полки тянулись вдоль трех стен просторного, светлого помещения. Я подошел к одной из них, сдвинул стекло и робко взял в руки книгу в тяжелом малиновом переплете из глянцевитого сафьяна с золотым тиснением.
Сначала хозяин краем глаза наблюдал за мной, но, удостоверившись в том, что я осторожно, даже благоговейно обращаюсь с книгами, перестал обращать на меня внимание и весь ушел в свою корреспонденцию. Обращаться так с книгами меня приучил отец — раскрывать не больше, чем на девяносто градусов, за страницы не хвататься, а лишь слегка придерживать за краешек.
Если не ошибаюсь, я провел там часа два и за это время прошелся по всем школам французской иллюстрации от сецессиона Тулуз-Лотрека до абстракционизма, от аскетического геометризма Луи Жу до откровенной эротики Бертоме Сент-Андре и от натурализма Лобель-Риша до сюрреалистических кошмаров Сальватора Дали.
— Цены помечены на последней странице, — объяснил хозяин.
Цены действительно были аккуратно проставлены карандашом на последней странице — уместная предосторожность, чтобы я не остановил свой выбор на издании, стоимость которого равняется стоимости «мерседеса». Многие тома на этих полках были и в самом деле фантастически дороги, и я не без грусти отмечал про себя издания, иллюстрированные Боннаром или Пикассо, которыми мне никогда не владеть, потому что и впрямь легче купить машину, чем такую книгу.
Но вместе с тем я уяснил и другую деталь, которая лила воду на мою мельницу: цены не всегда соответствовали художественным достоинствам изданий. Это ведь рынок, а рынок всегда руководствуется модой и вкусами клиентуры. Меня потрясло, что альбом с тривиально-похотливыми обнаженными телами Шимо стоил столько же, сколько книга, иллюстрированная великолепными офортами Жоржа Руо, а виртуозные, но пустенькие гравюры Марселя Вертеса ценились дороже, чем томик с графикой Жюля Паскена.
Методично осмотрев все выставленные на полках сокровища, я отобрал прекрасную книгу с гравюрами по дереву Мазереля — я любил Мазереля, а цена более или менее соответствовала моим возможностям.
— Замечательный художник, — заметил хозяин, тщательно заворачивая покупку.
— Но, судя по всему, на него нет спроса…
— О, не надо преувеличивать, — возразил он. — Спрос есть, но не такой, конечно, как между двумя войнами. Что вы хотите? В Париже чересчур много художников, чтобы одни и те же имена всегда занимали центральное место в витрине.
То был софизм, но к чему затевать спор? Мы попрощались, я сказал «до свиданья», он ответил «до скорой встречи» и оказался прав, потому что не прошло и недели, как я снова переступил порог его магазина.
За какие-нибудь два-три месяца я стал если не своим человеком, то, во всяком случае, добрым знакомым почти всех торговцев дорогими изданиями во всех районах города. Владельцы магазинов позволяли мне часами рыться на полках, и только одна дама из Фобур Сент-Оноре не проявила достаточного понимания этой моей страсти. Она была не владелицей, а супругой владельца, но ежедневно замещала его в те часы, когда он обходил в поисках товара богатые дома и аукционы. Магазин их состоял из двух просторных, соединенных порталом помещений, немного мрачных, но набитых до потолка истинными библиофильскими сокровищами.
— Можно бросить взгляд на книги? — спросил я, впервые очутившись в этом святилище.
— А что вас интересует? — в свою очередь спросила дама.
Мы стояли друг против друга, я — у порога магазина, она — у порога критического возраста, и торопливо изучали друг друга.
— Да так, специально — ничего… — ответил я.
— Но все же?
— Ну… Иллюстрированные издания…
— Ах, боже мой, тут все издания иллюстрированные! — воскликнула она, обеими руками указав на полки.
— Тем лучше. Значит, есть шанс что-нибудь найти.
Она еще раз оглядела меня и, наверно, все-таки обнаружила что-то обнадеживающее в моих словах или в прилично сшитом костюме, потому что неохотно обронила:
— Пожалуйста, пожалуйста, смотрите…
Я начал с соседнего зала и в первом же шкафу обнаружил два тома Эдгара По с иллюстрациями Гюса Боффа и «Заведение Телье» Мопассана с гравюрами на дереве Карлегля. Цены были гораздо ниже, чем я ожидал, но я все же вернул книги на полку. Покупка покупкой, но половина удовольствия заключалась для меня и в рассматривании книг, а в этом магазине было на что посмотреть.
Через час, когда хозяйка уже, вероятно, поставила на мне как на покупателе крест, я подошел к ней с упомянутыми выше тремя книгами, за что был награжден подобием улыбки:
— Значит, нашли все-таки…
С тех пор всякий раз, как я заглядывал в этот магазин, она произносила:
— А-а, тот господин, который не знает, чего он ищет…
— И тем не менее всегда находит.
— Пожалуйста, пожалуйста, смотрите…
Эти хождения по книжным магазинам были столь же увлекательны, сколь и разорительны. Меж тем моя страсть разгоралась все сильнее, и я тщетно давал себе слово, что до конца месяца ноги моей не будет ни в одном магазине — едва выдавался свободный час, я вскакивал в первый же автобус и, в надежде на новые приобретения, отправлялся в Латинский квартал или к Пале-Роялю, а по ночам мне снилось, что я иду по улицам, о существовании которых до той минуты не подозревал, проникаю в огромные, мрачные книжные магазины, где высятся груды толстых, переплетенных фолиантов, и роюсь в этих грудах, извлекаю из них диковинные альбомы с фантастическими иллюстрациями и силюсь понять, чьи они, и не могу, не могу даже определить, шедевры это или же вышедшие из моды поделки, и поэтому продолжаю рыться, карабкаюсь на эти книжные горы, а они обрушиваются подо мной, выскальзывают из-под ног, я пытаюсь схватиться за книги руками, но и эти тома тоже ускользают от меня, а за спиной кто-то кричит: «Ах, господи, кто вам позволил топтать мои книги!»
Частые многочасовые прогулки уводили меня все дальше и дальше в лабиринты города; после проспектов и бульваров я стал углубляться в маленькие улочки и отдаленные кварталы, где сделал открытие: даже в самых замшелых лавчонках можно наткнуться на стоящие издания. Это открытие
