спросом.
Это тоже было верно и тоже невероятно глупо. Коллекционеры искони предпочитают обнаженное женское тело фигуре крестьянина.
Чтобы обуздать претензии владелицы, я сделал еще несколько замечаний, а потом осведомился о цене. Однако названная ею сумма свидетельствовала о том, что моя отрезвляющая акция успеха не имела.
— Мне очень жаль, — сказал я, — но думаю, что вы заблуждаетесь относительно достоинств этой фигуры.
— С вас теперь только за отливку возьмут вдвое больше, — возразила дама.
Однако заметив, что я готов отойти, обронила:
— Тысяч пять я, пожалуй, уступлю. Чтобы доставить вам удовольствие.
— От такой уступки я никакого удовольствия не получу. Вот если бы еще тысяч двадцать…
— Нет, не могу… И советую вам не торговаться, через час этой вещи, возможно, уже здесь не будет.
Это действительно не исключалось, но я продолжал свою прогулку, с прежним вниманием разглядывая выставленный перед лавкой товар. Тем не менее прогулка была уже испорчена, мысль неустанно возвращалась к бронзовой статуэтке Далу, великолепной бронзовой статуэтке, покрытой такой чудесной теплой патиной.
— Еще не продали… — небрежно обронил я, когда под вечер снова заглянул к вышеупомянутой даме.
— Я могла его сегодня продать по крайней мере раз пять, — возразила она. — Но люди привыкли торговаться, вроде вас. Пусть постоит, мне не к спеху. Придет и его час.
Мы побеседовали еще какое-то время, каждый сохраняя верность обычной роли: она делала вид, будто ей не так уж важно продать, я — что мне не так уж важно купить. Под конец, утомленные бесплодной болтовней, мы, как всегда, нашли общий язык, обе стороны пошли на уступки, и сделка состоялась.
Мне запомнился этот летний день потому, что служащие метрополитена и автобусных линий бастовали, такси найти было невозможно, и мне пришлось тащить на руках довольно большую статую, весом килограммов в тридцать, а до дому было километров шесть. И хотя я время от времени останавливался передохнуть, опуская свою покупку на тротуар, руки у меня дрожали, и я обмирал от страха, что могу выронить свое сокровище и повредить его.
Вторым рубежом в моих прогулках по Блошиному рынку был визит к другой даме, гораздо моложе первой и тоже торговавшей бронзой. Разговоры тут были покороче и, я бы сказал, менее плодотворные, потому что эта особа имела премерзкую привычку никогда не уступать в цене. Я бы даже сказал, что от этих разговоров выигрывала, в основном, она. Ее собственные познания в области скульптуры были весьма скромны, и, вбив себе в голову, что я большой знаток этой материи, дама всегда расспрашивала меня о достоинствах и ценности своих новых приобретений.
Однажды, когда я подошел с неизменным вопросом «Что новенького?», она протянула мне руку — не свою, а большую руку из бронзы.
— Сколько вы за нее хотите? — небрежно спросил я, так как произведение было мне отлично известно.
— Я хочу только, чтобы вы сказали мне, что это такое.
— По-моему, подпись достаточно разборчива, — холодно ответил я, уразумев, что снова буду использован в качестве эксперта.
— Да, но оригинал ли это?
— Думаю, что оригинал, только отливка нелегальная. Иначе тут стояла бы печать мастерской.
— Я тоже так думаю, — дама кивнула.
Она имела также подлое обыкновение выслушивать от вас информацию с таким видом, будто все это ей было известно заранее.
— Сколько же вы хотите за нее? — повторил я, продолжая рассматривать великолепную бронзовую работу, подписанную Роденом.
— А сколько она, по-вашему, стоит?
— Вы меня как покупателя спрашиваете или как оценщика? — ворчливо проговорил я, увидев, что и на этот раз ничего из этой хитрюги не выудить.
— О, я знаю, что вы скажете честно, — ловко увильнула она от ответа.
Так что пришлось мне и на сей раз проинформировать ее.
— Только имейте в виду, что без марки мастерской, где делалась отливка, вы вряд ли возьмете за нее больше, чем половинную цену. Если она попадется на глаза кому-нибудь из музея Родена, ее непременно у вас конфискуют.
— Половинная цена меня вполне устраивает, — улыбнулась дама. — Я купила эту бронзу за десять тысяч. Люди ведь глупы. Рука… Они думают, что это деталь какой-нибудь статуи…
«Мне такая роскошь за десять тысяч никогда не достанется…» — с горечью подумал я, продолжая свою прогулку. Дама и вправду уступила бы мне эту бронзу за полцены, но Роден даже за половинную цену был мне не по карману.
«Никогда не будет у меня Родена, ни одной его вещи, — продолжал я сетовать про себя. — Ни с маркой литейной мастерской, ни без марки…»
Но именно в этот миг отчаяния меня осенила идея, которая потом много месяцев не давала мне покоя: обойти все мастерские, где делают отливки скульптурных работ, и проверить, нет ли чего там. Найти путь к самим истокам.
Профессия литейщика, так же как и сама скульптура, пришла в наше время в упадок. Фирма Эбрар давно окончила свое существование. Барбедьен обанкротился уже при мне. Из наиболее известных фирм продолжали работать Рюдье, братья Сюз и Вальсуани. Рюдье отливал скульптуры Родену и Майолю, Вальсуани — Бурделю, а братья Сюз — нескольким скульпторам-модернистам. Но все они были именно мастерами-литейщиками, а не торговцами. Они исполняли заказы, но не продавали, и даже если в их личной коллекции был какой-то экземпляр, то вряд ли они согласились бы уступить его первому встречному.
Следовало найти каких-нибудь посредников. Я стал расспрашивать приятелей из художественных кругов и узнал, что один молодой скульптор хорошо знает Вальсуани и немного — братьев Сюз. Поскольку этот скульптор отнюдь не был завален работой, он охотно посадил меня в машину, и мы отправились с ним в одно из парижских предместий.
Мастерская Сюза была просторной и неуютной, как все литейные мастерские. Рабочие под руководством шефа сваривали детали какого-то странного изваяния — огромного конгломерата металлических брусков, не имеющих определенного назначения. Хозяин молча указал на свою небольшую контору в глубине помещения, а немного погодя пришел узнать, чем может быть нам полезен.
В качестве предлога для визита я захватил с собой эскиз лежащей обнаженной женщины, супруги Жюля Далу, — ввиду отсутствия других моделей скульптор всегда использовал как натурщицу собственную жену.
— Это ваша работа, — сказал я. — Но я не знаю, сколько отлито экземпляров, номер не проставлен.
— Сейчас поглядим, — сказал хозяин и отворил небольшой шкаф.
Сюз был уже весьма немолод, но и фирма была весьма немолода, и я так и не понял, кто передо мной: один из братьев Сюз или же кто-то из их сыновей.
— Фигура была отлита в одном-единственном экземпляре, — сообщил хозяин, быстро перелистав объемистую тетрадь. — Такие отливки мы делали в одном экземпляре, для самого Далу.
— Может быть, у вас осталось что-нибудь в бронзе или гипсе?
— Увы, ничего… — Он покачал головой. — Гипсы почти все в собрании музея «Пти пале», а бронза давно продана. У нас теперь только такое… — Он с презрением указал в окно конторы на чудовищное сооружение из металлических брусков.
