все же поинтересовался, кто он и почему решил обратиться в наше посольство, а не в какое-нибудь еще. Без излишней конфузливости он познакомил меня с некоторыми деталями своей биографии, включая сюда нелегальную торговлю, которая в настоящее время и давала ему средства пропитания.
— Это ваше личное дело… — проговорил я.
— Конечно. Но вы тоже можете заработать на этом. Я берусь доставить вам все, что пожелаете, за половинную цену.
В доказательство он вынул из кармана массивные золотые часы с браслетом и попытался надеть мне на руку.
— Оставьте, — сказал я. — Терпеть не могу браслетов.
— Можно и без браслета. Вот, на ремешке из крокодиловой кожи, настоящий «Зенит». Можно и «Омегу».
Пришлось снова заверить его, что мне абсолютно ничего не требуется.
— Где же вы добываете товар?
— Секрет фирмы, — пробурчал он.
— Надо понимать: краденый?
— За кого вы меня принимаете?
Его физиономия выражала смесь чистоты и грусти, причем не только в данную минуту. Это бледное, словно никогда не видевшее солнца лицо с темными усталыми глазами говорило скорее о мягкой скорби поэта, чем об алчной расчетливости торгаша.
— Не хочу обижать вас, но если вещь предлагается за бесценок, то она либо низкого качества, либо краденая.
— Ни то, ни другое, — посетитель отрицательно помотал головой.
И, доверительно нагнувшись ко мне, шепнул:
— Контрабанда.
— Тоже не слишком почтенное занятие,
— Почему же? Государство установило разбойничьи пошлины. А мы освобождаем клиента от этих пошлин. Что, по-вашему, менее почтенно — то, что делаем мы, или то, что делает государство?
Через несколько дней, выходя из посольства, я снова столкнулся с этим человеком, назовем его Жаком.
— Могу предложить вам фотоаппараты, кинокамеры и прочее в этом роде, новейшие модели…
— Я же сказал вам, контрабандный товар меня не интересует.
— А это не контрабанда. Ничего противозаконного. Вы получаете аппарат по оптовой цене, я получаю небольшие комиссионные, все по закону.
Я не успел сказать ни да, ни нет, как он уже подозвал такси.
Магазин, к которому мы подъехали, на довольно пустынной улице возле площади Республики, тоже казался пустым, чтобы не сказать «пустующим». В витрине приютилось несколько допотопных фотоаппаратов, а внутри было почти совсем темно. Жак ввел меня в магазин, небрежно кивнул человеку, находившемуся в глубине помещения, и приподнял вделанную в пол крышку люка:
— Сюда! Осторожнее!..
В том, что касается качества и обилия товара, подвал оказался полной противоположностью магазину. Тут были собраны всевозможные ультрасовременные модели оптики и фототехники, главным образом западногерманского производства.
— Выбирайте, — произнес Жак, сопровождая свои слова царственным жестом.
Я походил, посмотрел, делая вид, будто выбираю, потом капризно произнес:
— Не вижу «Лайки».
— Зачем вам «Лайка»? Есть «Контарекс», «Роллейфлекс», «Линхоф»…
— Да, но мне нужна «Лайка».
Никакая «Лайка» не была мне нужна, но этот подвал был явно складом контрабанды, и я не имел никакого желания лезть в эту кашу.
— Хорошо, будет у вас «Лайка», — без тени раздражения ответил Жак.
— Какой же доход дает вам контрабанда? — спросил я, когда мы вышли из магазина и двинулись вверх по тихой улочке.
— Я занимаюсь только сбытом.
— И сколько вам платят за риск?
— Достаточно, — уклонился он от ответа. И, помолчав, добавил:
— Остальное я добираю за карточным столом.
— Если надо «добирать», значит — недостаточно.
— Для меня одного — достаточно… Но у меня в Тель-Авиве дочка. Надо регулярно ей сколько-то посылать. И, главное, надо откладывать, чтобы потом взять ее сюда, ко мне.
Он вынул из бумажника несколько карточек, выбрал одну и протянул мне:
— Вот, последний снимок. Позавчера получил. Девочке уже десять…
Девочка была вылитой копией отца. Но у ребенка выражение чистоты и даже грусти не удивительны, в особенности, когда он живет без родителей.
— А где же ее мать?
— Откуда я знаю? Уехала куда-то, еще раньше меня. Хорошо, что мои старики еще живы.
Месяц или два спустя я вновь увидал его. Вернее, он увидал меня и остановил машину у тротуара. Потому что на сей раз он сидел в машине, и не один, а с дамой — новехонькое белое «рено» и не столь уж новехонькая дама, тоже белая, с напудренным лицом и вытравленными перекисью волосами. Сам Жак являл собою верх элегантности в стиле ночных кварталов: бежевый костюм в широкую полоску, шоколадного цвета рубаха и светлый галстук.
— Салют! — он царственно вскинул руку.
— Карты или что другое? — поинтересовался я.
— Конечно, карты. Куда вас подбросить?
— Поехали на Елисейские…
— Отлично. И мне туда же. Знаете, у меня есть симпатичные приятели в одном этаком доме…
— Карты или что другое? — снова полюбопытствовал я.
— Конечно, карты.
— Да ведь игорные дома запрещены?
— А это не игорный дом! — обиженным тоном возразил Жак. — Поедем — сами увидите. Считайте себя приглашенным.
Дама на протяжении всего разговора сидела с каменной физиономией, похожая на большую белую куклу. Я решил бы, что она неживая, если бы, когда нас друг другу представили, она не осчастливила меня короткой заученной улыбкой.
— Значит, говорите, не игорный?
— Конечно, нет! Ничего похожего.
«Конечно, нет!» на деле означало «конечно, да». Заведение помещалось на четвертом этаже весьма импозантного здания с мраморной лестницей. Дама, которая открыла дверь, отозвавшись на четыре звонка — два длинных и два коротких, — была в изысканнейшем туалете, на лице — радушное выражение именинницы, встречающей дорогих гостей. Жак явно был ей достаточно хорошо знаком, поэтому она не проявила никакого интереса к моей особе, проводила нас в гостиную и предоставила самим себе. Гостиная и примыкающие к ней комнаты были обставлены так, как подобает богатому, респектабельному дому, с той лишь разницей, что стояло чересчур много столиков, а над ними виднелось чересчур много рук — мужских и женских — с известным всем веером из пяти карт.
— Одна партия, а? — предложил Жак.
— Этого не будет. Я же вам сказал…
— Ну, а я с вашего позволения включусь… — И он направился в соседнюю комнату.
Я остался в гостиной, спрашивая себя, что я рассчитывал увидеть сверх того, что увидел. Извечное дурацкое стремление всюду совать свой нос. В это мгновение до меня дошло, что рядом стоит дамочка Жака, по-прежнему неподвижная, как кукла. Мне показалось, что если легонько ткнуть пальцем под ее
