— А все-таки? — подлизывался я и демонстративно сбросил с ноги сапог. Пахнуло отнюдь не Шанель номер три.
— Нет, — еще категоричней отказала Бона.
— Подумай? — настаивал я и снял второй сапог. Не шанельный запах усилился.
— Лучше оставь меня в покое, — пригрозила купающаяся сеньора.
— Кому лучше, — я опустил руку в воду и побултыхал. — Одна знаменитая особа… Ксавьера, рекомендует сеньоритам для пышности волос мыть их мужской спермой.
Должно я ляпнул лишнего. Бона взвилась из воды, что анаконда за поросенком пекари.
— Мерзавец! Так ты столько времени жил у этой опозорившейся шлюхи?!!
С ответом я бы запоздал даже отрепетировав его заранее. Бона схватила меня за рубаху и уронила в ушат. Не теряя полученного преимущества, плюхнулась сверху.
— У..оо ююю! — расслышал я сквозь воду ее возглас, что вероятно означало 'Утоплю!'
И утопила бы в праведном гневе и неистовстве не прояви я чуточку хладнокровия. Отказавшись брыкаться и кожилиться в попытках вынырнуть на поверхность, я спокойно лег на дно. Дождавшись момента — сеньора, толкла меня коленками не хуже бетономешалки, просунул руку между её ног, прямо к незащищенной hole[35]. Бона вскочила с меня как ошпаренная, высвободив путь к спасению. Я не замедлил всплыть глотнуть воздуха и полюбоваться ладной фигуркой графской любовницы.
Купание окончилось. Грозная фрау, стоя ко мне аппетитной попой, наспех вытиралась льняной простыней.
— Сожалею, что помешал, — отплевывая пену, раскаялся я. Глядя на ее стройные ножки можно было пожалеть не только об этом.
Путаясь в краях ткани, Бона выбежала из купальни, хлопнув дверью. Баночки на этажерке зазвенели-заплакали, прощаясь с прелестной купальщицей. Мое общество их устраивало меньше.
Выловив со дна ушата, упавшую в месте со мной бутылку, я полил на себя разбавленным ушатной водой вином. Пахнущая солнечным виноградом смесь ласковыми слезами побежала по щекам и подбородку. Закрыв глаза, парю в теплом покое.
Колокол к Септе застал меня сидящим за пустым столом. Спать я не ложился и провел время за распитием хереса. Сам себе компания и собеседник, бутылку, пятипинтового монстра, я не торопясь, прикончил. По выходу из спальни, Бона удостоилась чести лицезреть мой последний бокал. Сеньора утопительница выглядела плохо выспавшейся: под глазами тени, личико не вдохновенно, возле губ складочка.
— Я готов принести наиглубочайшие извинения, — предложил я Боне.
Нужда в моих извинениях, что голому погоны.
— Приготовься к дороге, — властным тоном потребовала она.
В отличие от меня Бона при полном параде. Застегнута на все крючки, зашнурована на все завязки. Я же наоборот ни на йоту не соответствовал скорому отъезду, щеголяя в одних 'колготках'. Моя одежда, вымоченная вчерашним купанием, сохла, где попало: штаны на полу, рубаха на спинке кресла, сапоги дежурили в купальне.
В дверь скромно постучали.
— Входите, — разрешила Бона.
Слуга, рыжеватый проныра в деревянных башмаках, принес ланч. На расписном разносе скромно стояли ваза с персиками и виноградом, бутылка ликера 'Старина Бу', два бокальчика и пиала меда с орехами, с воткнутыми вертикально серебряными ложками.
Выставив снедь на стол, рыжий почтительно согнулся в ожидании распоряжений.
— А что любезный в городе бордель есть? — полюбопытствовал я у слуги. В первоисточнике помнится, говорилось о невестах.
— Имеется, сеньор граф! — робко ответил рыжий, подозрительно косясь на Бону.
— И как там? — допытывал я. Моя натура, намолчавшаяся за долгую 'ночь' требовала душевных бесед и плаканий. Не то, что б я капитально перебрал и обижен, чисто в подержание российского рюмочного этикета.
— Ступай, — прервала наше едва начавшееся общение Бона. — Передай сержанту Танкреду, пусть подают карету. Мы сейчас спускаемся.
Слуга не замедлил уйти. Я потянулся к бутылке с ликером. Так. Подлечится.
— Прекрати! — одернула меня Бона. С рыжим слугой она разговаривала точно таким же тоном.
Я убрал руку от бутылки.
— И поторопись с одеванием!
Совет сопровождался броском моих подобранных с полу штанов.
Пришлось экипироваться. Выглядел я неблестяще. Больше походил на замученного любовницей стареющего волокиту.
Ланч прошел без моего участия и покидал я 'Розы и шпоры' не в добром духе. Бона молчала, псы гыркали, слуги кланялись ниже, чем католики папе римскому, колобок-хозяин сыпал любезности и вертелся под ногами, искушая меня запнуть его в распахнутые ворота конюшни. С таким паскудным настроем следовало не отправляться в путь-дорожку, а забуриться в кабак и пить, пить, пить, пока не начнут мерещиться зеленые инопланетяне. Но кто ж нас подневольных спрашивает: ложку ли нам маку или толстый х… в сраку.
От навалившейся хандры немного отвлекла беглая встреча с Маршалси. Неуверен, что нас ни кто лишний не слышал, мне было в высшей степени наплевать, я обратился к идальго.
— Вы как-то попросили меня не задавать лишних вопросов? — левый глаз Маршалси едва прищурился в подтверждении своей просьбы. — Я попрошу вас заимообразно. Не задавайте лишних вопросов. И помните! Наш уговор в силе.
Маршалси не ответил ни слова, едва кивнул. Служба есть служба. Его жест, единственный добрый знак, примеченный перед отъездом. Да и тот как-то смазался на фоне увешенных боевым железом арендованных рейтар.
В карету я усаживался, прибывая в плену горьких сожалений. И первое о чем сожалел, о вчерашней не воздержности в питие, второе, что не порезвился на дорожку ликерчиком. Об остальном и вспоминать не хотелось. Эх, мы… Дятел-птица…
Впрочем, самоанализом я занимался не долго. Карета тронулась и Бона подступила ко мне с вопросами. Времяпрепровождение Гонзаго в долгом отсутствии очень и очень ее занимало.
— Значит ты жил под крылышком у Ксавьеры? — не с добром спросила она, заранее представляя будущий ответ.
Тупик стопроцентный. Не мог же я ей объяснить, что имел в виду европейскую писательницу, посвятившую простыни страниц и море чернил описаниям 'где лизать и что сосать'.
— Покуда я, сбившись с ног, искала тебя, ты проводил время в кровати отставной императорской шлюхи? — настаивала услышать ожидаемое Бона. Видно её лишний раз хотелось убедиться, какая Гонзаго скотина, и заодно приобрести дополнительную возможность давления на слабохарактерного блудливого кабальеро.
— Не только, — вяло отмахнулся я от расспросов. Ответ прозвучал двусмысленно. Толи занимался еще чем-то кроме как трахал Ксавьеру, толи делил ложе не с ней одной.
— И медальон оставил ей? — высказала подозрения Бона, не уловив много чтения моих слов.
— Не исключено, — коротко ответствовал я. На длинные тирады у меня не хватало здоровья.
— И что же тебя подвигло навестить проворовавшуюся потаскуху, которую ты видел только один раз?
На этот раз я промолчал. Голова трещала, словно в ней проходил чемпионат по кегельбану, в ум лезла какая-то похабень, а от запаха духов мутило в позывах поблевать.
— Лех! — призвала меня Бона. Молчанка её не устраивала. Сеньоре хотелось натыкать Гонзаго носом в собственную ничтожность как напакостившего котенка в говно.
Не жизнь, а сказка про 'Огниво'! Три хорошеньких собачки: Душегуб, Людоед и Лех! — невесело подумал я, сочувствуя Гонзаго. В слух же отозвался:
