прекрасно экипированных молодцев. Кулачный бой отпадал за явным численным перевесом противника.
— Ваши люди? — поинтересовался я, представив, какая бы началась потеха и травля вздумай пуститься в бега. Не дотянул бы и до Тиара.
— Мои, — ответил Гартман, поправляя перевязь и оружие.
— Тогда, любезный, командуйте хлопцам отправляться в казарму, на отдых. Заодно передадут капралу Барроме, — на ходу придумал я, — завтра отправляемся к Каменному оврагу, на выручку лейтенанту Маршалси. Сами можете квартироваться в доме. Только не попадайтесь мне часто на глаза. Не люблю назойливых.
— Я выполняю приказ, — ответил Гартман. В шипении змеи и то больше чувств. Хоть ненависти, хоть злости. Что ж профессиональному охотнику чувства иметь не положено.
— Поэтому я с вами и разговариваю, — постарался так же бесстрастно ответить я. — Обычно с теми, кто мне не по душе эмоций не сдерживаю.
Гартман не удостоил меня ответом. Свистнув в два пальца, подозвал одного из всадников и отдал распоряжение насчет бивака. Расстались мы в вестибюле. Я поднялся в библиотеку выслушивать Трейчке, Гартман отправился перекусить.
…Ирод-клерк хотел моей скорой смерти. Он в подробностях отчитался в проделанной работе по призыву бывших заключенных в ряды копейщиков. Напомнил, что задолженность, которую придется списывать, составляет 1800 реалов, а убытки по обязательствам составят минимум тысячу в год, без учета инфляции.
— Сеньор граф, это огромная сумма, — пугал он меня.
— Давай дальше, мне спать пора, — подогнал я Трейчке, не желая останавливаться на мелочах.
Трейчке рассказал о грядущих сроках погашения долгов, о полученном письменном уведомлении от Банка Гленнари о подачи иска в суд о взыскании с меня невообразимых сумм, о просьбе крестьян об отсрочке выплат налога, о ходатайстве ремесленников Штофелля, о дополнительных вольностях за дополнительные взносы… Многое поведал мне уважаемый Трейчке. В конце концов, я не глядя подписал документы, предварительно напомнив о нашем с ним соглашении.
За Трейчке явился невеселый, выпивший и собравшийся в путь-дорогу бард.
— Понравилось мое пение? — подмигнул я без пяти минут скитальцу.
От моих слов лицо Амадеуса приобрело зеленоватый оттенок.
— Я вынужден покинуть ваш дом, — пробурчал бард, стараясь не упасть в книксен.
— Обиделся, — упрекнул я его. — Напрасно! Принимайте жизнь как есть. Кто-то делает нечто лучше тебя, ты делаешь лучше кого-то. Так всегда.
— Вы поступили не честно, — голос барда задрожал от обиды, что хрустальная рюмка в руках алкаша. Оно и понятно теперь в нашей компании он будет чувствовать себя пустым местом. Ни тебе подраться, ни тебе с женщинами по лялякать, ни жизненного опыта, да еще и в стихопении нос утерли!
— В чем и когда?
— Вы выставили меня на посмешище. До этого вы не обмолвились и словом что являетесь бардом. Два барда под одной крышей, все равно, что два короля в одном королевстве.
— Да! Да! Что два мужика в одной постели, и две жопы в одних трусах, — передразнил я страдальца. — Не нервничай! Нервные клетки не восстанавливаются. Я не бард и не претендую на твой колпак с бубенчиками. И в том, что баллады замечательные моей заслуги нет. Это чужие баллады. А исполнил их, потому что они мне нравятся.
— То есть вы не слагаете баллад? — оживился Амадеус, меня зеленый цвет на более здоровый — желтый.
— Нет, — подтвердил я. — разве что палка-собака.
— И музыку не сочиняете?
— Тайна за семью печатями и восемью замками, — утешил я барда. — Я только немного пою. От нечего делать.
Бард полинял из желтого в розовый.
— А кто автор ваших баллад? — тут же пристал он ко мне с допросом. Вот уж воистину от добра добра не ищут. — И не нарушу ли я кодекс Солерно[58], исполняя эти баллады.
— Без понятия, — соврал я, из предусмотрительности. — То, что их нет в живых, точно.
— А много ли вы знаете баллад?
— Не больше десятка, — успокоил я ревностного юношу.
— Маловато для менестреля[59], — посочувствовал Амадеус, окончательно воспрянув духом.
— Я и не менестрель! Я любитель прекрасного. Такой как сеньора Валери, сеньора Монна или сеньора Югоне. Кстати, твои баллады маркизе понравились, — польстил я Амадеусу, уже зная, как от него избавится. — Тебе стоит зайти к ней и так сказать порасспросить, о модах на пение в столице. Рано или поздно ты ведь попадешь в Хейм.
— А что? Есть смысл, — с готовность согласился со мной бард.
— Вот и отлично! Желаю продуктивного рандеву.
— Чего? — не понял бард.
— Эээ… Свидания! Мейское словечко, применяемое влюбленными, — втюхал я очередную порцию сказок наивному последователю Бременских музыкантов.
Бард покинул меня в настроении беззаботного мотылька. Только что не порхал.
— Всем хорошо, одному мне плохо, — вздохнул я готовый обидеться на весь свет. — Маршалси далече добывает славу и капитанство, Амадеус готов крапать вирши и петь их дамам, Бона недотрогой вырвалась из моих рук, милейший Гартман подвязался ко мне в сводники-филлеры. Стук-стук папеньке на нехорошего мальчика. И куда прикажите деваться?
А никуда! Воскресшая из небытия идейка смыться выглядела малопродуктивной.
Времяпрепровождения ради, выполз из-за стола. Взял из ближайшего ряда книгопечатной продукции, темнокожий в позолоте фолиант. На кой мне 'Манеры и правила хорошего тона принятые при императорском дворе Геттера'? Может, я ко двору императора никогда и не попаду. Разве что на псарню. Вернул 'Манеры' на полку, вытянул другой том. В пуд весом и толщиной с кулак. 'Секреты соколиной охоты на лис'. Я сам как лис. И охота за мной не в пример рыжему хищнику. 'Секреты' птичника заняли старое место.
Со стуком в дверь, но без приглашения вошел Гартман. Помяни черта и он тут как тут. Я с умным видом заслонился первым попавшимся талмудом.
— Вы мне мешаете, — недовольно произнес я, отрываясь от страницы.
Гартман и ухом не повел на замечание.
— Маленькое дополнение. Мэтр Букке… Помните такого? Из монастыря… Умер. Оступился на лестнице и свернул себе шею.
— Послушайте Гартман, кажется, мы договорились, — не выказал я интереса к новости.
— Напомните о чем? — папашин ловчий мало походил на склеротика.
— Вы не досаждаете мне своим обществом, а я вам своим, — освежил я память Гартмана.
— И я желаю того же, — признался тот. — Но не уверен в нерушимости договоренности. — И завершая встречу, с насмешкой посоветовал. — Почитайте лучше 'Жен и любовниц.' Фиакка. Язык копуляции[60] более понятен, чем наречие Догомав.
Пока мои извилины скрипели в поисках ответа, Гартман удалился. Я прочел название книги выбранной в качестве маскировки. 'Грамматика языка народа Догомав, ныне несуществующего'.
С шумом, что геморройник в чан с отварами, плюхнулся в кресло.
— Что скажешь? — обратился я к себе. А что сказать? У графа Гонзаго становилось все больше диалогов и все меньше свободы выбора.
— Что делать то? — воззвал я, перелистывая страницы пособия полиглота. Всерьез все так плохо или так плохо, потому что все всерьез?
Из книги выпал сложенный листок. Аккуратненький, маленький, миленький… Записка сердечного
