западногерманским утверждениям убедились, что в лагере не осталось никого. Все было заброшено и пришло в запустение, и было совершенно ясно, что уже годами здесь не содержался в заключении ни один человек. Впервые в жизни я увидел фашистский карательный лагерь и слушал рассказ соотечественника, которому удалось выйти из этого ада живым. Вместе с нами были шесть иностранцев, и мне все время хотелось, чтобы они не понимали пояснения нашего гида. Ведь все это творили немцы! Они тысячекратно совершали убийства, за каждое из которых по германским законам полагалась смертная казнь.
И вдруг меня словно хватило обухом по голове: ведь, собственно говоря, я все это уже знал, но для успокоения совести пытался убедить себя, будто это только слухи. Я вспомнил слова Эрнста Удета о подвалах гестапо, когда на рассвете, выйдя из Дома летчиков, проходил с ним по овеянной жуткими слухами Принц-Альбрехтштрассе. Все мы знали про чудовищный разгул 'тевтонского террора' и молчали. Мы слишком хорошо жили, и каждый из нас, сам того не желая, на свой манер служил преступному нацистскому режиму. Что сказали бы несчастные узники Бухенвальда, если бы услышали про некоего Манфреда фон Браухича, который мчится на своих машинах от победы к победе и добывает гитлеровской свастике 'славу и честь'?
Глядя на моих двух друзей из ГДР, я почувствовал что-то вроде зависти. Оба они жили в новой Германии, где подобные злодеяния над мирными людьми были просто немыслимы. С непоколебимой убежденностью они могли сказать: 'Да, так было! Но больше этому не бывать никогда!'
Глубоко взволнованные, мы вернулись в Оберхоф. В пути меня не покидали тревожные думы о том, что западногерманское население может быть вовлечено в новую катастрофу, в новые концлагери, что наконец необходимо раз и навсегда обезвредить всех этих старых преступников.
За время нашего пребывания в этом затонувшем в снегах лыжном раю Тюрингии мы были предметом большого внимания и забот наших хозяев и даже успели привыкнуть к небольшим 'сенсациям'. Как иначе назвать, например, приглашение президента Германской Демократической Республики Вильгельма Пика прибыть в отель имени Тельмана для беседы в самом узком кругу, включая Вальтера Ульбрихта. Имя Вильгельма Пика я время от времени встречал в газетах, помнил, что в свое время он был одним из самых видных депутатов рейхстага. Этот почтенный господин, убеленный сединами и с необыкновенно живыми глазами, проявил к нам большой интерес (всего приглашенных из ФРГ было восемь человек). Он пожелал узнать, откуда мы, что нас сюда привело, каковы наши первые впечатления. Своим присутствием он вновь подчеркнул тесную связь правительства рабоче-крестьянского государства со спортсменами.
Обуреваемые непривычными мыслями, мы возвращались в Западную Германию. Нам было что рассказать. Когда кто-то спросил меня о победителях зимних игр, я, к своему стыду, не знал, кого назвать, 'Ага, значит, в Оберхофе речь шла отнюдь не о спорте!' — торжествующе заявил мне один знакомый, и мне стало его жаль. Этот человек действительно не понял, ради чего нас туда пригласили...
Всемирный фестиваль молодежи
Часть 1
Теперь я стал читать мюнхенские газеты совершенно другими глазами и с ужасом убедился, что они беспримерно лживы. Мое возмущение было тем более велико, что я не видел никакого смысла в распространении подобных врак насчет 'Восточной зоны'. Правда, многое в ней еще было в зачаточном состоянии, и внутренне я еще как-то мог оправдать превознесение экономических преимуществ нашего капиталистического строя. Не скрою, в изобилии кофе и полных витринах, в неоновых вывесках и виски я и сам усматривал доказательство этого превосходства и силы.
Но этих дезинформаторов заботило совсем другое. Любой ценой они стремились воспрепятствовать малейшему намеку на взаимопонимание между обеими Германиями, а ведь только оно — и в этом я был твердо убежден — могло стать первой ступенькой лестницы, ведущей к мирному будущему моей родины. Ведь все мы — немцы, рассуждал я. Всех нас волнует одно и то же: будущее Германии. И что же в этой ситуации может быть разумнее и плодотворнее откровенного разговора, обмена мнениями?..
В своем доме у Штарнбергского озера я продолжал работать над книгой 'Борьба за метры и секунды'. Газеты все больше раздражали меня. Но мало того: я разочаровался в 'моем мире'. Что же все-таки вынуждало его выяснять свои разногласия с 'красными' на столь недостойном уровне? Неужели это могло бы привести в конечном счете к чему-нибудь путному? Только переговоры, только взаимопонимание сулили какой-то успех, в этом я не сомневался. Что, если бы в Оберхоф, кроме меня, поехали, скажем, два боннских министра? Я разделял далеко не все мнения Вальтера Ульбрихта. И эти боннские министры, разумеется, тоже не согласились бы с ним по всем пунктам. Но благодаря такому визиту что-то сдвинулось бы с мертвой точки.
Цели 'красных' были не так уж неразумны, и Бонн не мог не знать этого. Значит, Запад намеренно хотел видеть так называемую 'Восточную зону' только в черном свете и встречал любой ее шаг в штыки.
Однажды ко мне явился элегантно одетый молодой человек, некто Рольф Калер, представившийся как студент Университета имени Гумбольдта. Он попросил уделить ему немного времени для разговора о Всемирном фестивале молодежи в Восточном Берлине. Я обрадовался своему юному гостю и пригласил его в дом. Мы закурили, и он приятным голосом изложил свою просьбу: 'В связи с предстоящим у нас Всемирным фестивалем молодежи и студентов мы желаем основать соответствующий комитет в Западной Германии, и я позволю себе спросить, есть ли у вас желание и время сотрудничать с нами?'
Всемирный фестиваль молодежи и студентов? Я понятия не имел, что это такое. Кроме того, мне казалось неуместным вдруг ни с того ни с сего начать так называемое сотрудничество с 'ними'. Все же я решил дослушать его до конца. Ведь все-таки обратились они именно ко мне, а не к кому попало, а это что-нибудь да значило. Однако я молчал. Мой визави показал жестом, что уловил мой скепсис.
'К нам съедется молодежь всего мира, чтобы играть, танцевать, соревноваться в спорте, — продолжал он. — Около ста стран пришлют свои делегации в Берлин, это уже известно. Молодые люди всех цветов кожи, всяческих религиозных верований будут знакомиться, беседовать, плясать, петь, будут учиться уважать друг друга. Разве это плохая идея? Разве она не служит делу мира?'
'Значит, вы не собираетесь конкурировать с Олимпийскими играми?' — недоверчиво спросил я.
'В сущности, этот наш социалистический праздник венчает собой самую идею Олимпийских игр, ибо он устанавливает контакты между отдельными народами не только на спортивной площадке, где ведется честная и корректная борьба. Ведь дружба народов, к которой мы стремимся, касается не одних только мускулов. Обмен духовными ценностями значительно углубляет взаимное уважение между юношами и девушками, помогает сближению молодежи'.
Все это было вполне понятно и убедительно.
'Но, пожалуйста, ответьте мне на два вопроса, — сказал я после небольшой паузы. — Во-первых: почему вы обратились именно ко мне? И во-вторых: какое мне дело до всего этого?'
Я служил в огнеметном подразделении добровольческого корпуса, служил в рейхсвере, был одной из звезд всемирно известной 'конюшни' фирмы 'Мерседес', играл главную роль в кинофильме 'Борьба', устраивал мотоциклетные гонки, писал книги и пьесы для радио. Но я никак не мог понять, что мне делать в этом комитете. Выступать с докладами? Перед кем? Может быть, заказывать билеты для поездки в Берлин?.. Не без недоверия я ждал ответа моего собеседника.
'Мысль обратиться к вам возникла в нашем университете. Многие студенты видели вас в Оберхофе, там же слушали высказывания во время 'общегерманского разговора'. И думается, у вас хватит мужества бороться и здесь, в Западной Германии, за самое дорогое, что есть на земле, — за мир. Теперь по поводу вашего второго вопроса. Не согласитесь ли вы обратиться с открытым письмом к молодежи или, скажем, популяризировать идею Всемирного фестиваля на небольших собраниях?'
Я попросил дать мне время на размышление, а сам подумал: 'Чего это вдруг я стану писать какие-то открытые письма, я, Манфред фон Браухич? Я преспокойно сижу себе на берегу Штарнбергского озера и в конце каждого месяца получаю дивиденды по своим акциям. В кармане у меня лежит договор с издателем Ровольтом, который обещал мне выплатить немалую сумму в день сдачи рукописи. Так с какой же это радости я выступлю с открытым письмом, которое, несомненно, вызовет много совершенно ненужных мне
