выродки сделали на его имени кровавый культ, торгуя Христом, закладывая Христа, употребляя Христа ради стяжательства и своей единоначальной власти.
В Киеве, князь Владимир — гонитель веры исконной, повелел разрушить Великое Княжегородское Капище. Чуры Родных Богов, прежде резаные искусными мастерами в камне и дереве, сбросили в Днепр, пожгли огнем. Владимир, руководивший поруганием, по своему обыкновению хмельной и куражливый, угодливо лебезил пред посланцем византийским. Через толмача-переводчика вопрошал:
— Всё ли так делаем, господин посланник? Не угодно ли чарочку? За знакомство, по обычаю широкому нашему. Вы давеча имя свое называли, а я вот, под медок-то, запамятовал. Не обессудьте, прошу вас.
Посланник Константинова двора: дородный, в пурпурных одеждах, подпоясанный кушаком шитья золотого, с завитой и умащенной душистыми маслами бородой, с умным лицом, на котором особенно выделялись ярко-изумрудные глаза, важно кивнул в ответ, улыбнулся по причине, одному ему ведомой: «Быстро получилось перетащить великого князя Киевского из прежней веры в новую. За то награда меня ждет великая, как буду обратно при дворе императора Константина. Вотчиной Царьграда станет теперь Руссия: не данью монетной да собольей, но данью душ своих заплатят славянские роды мзду Византии, а уж прочее с них получить — то невелик труд. А главное — Она запомнит, зачтет Владычица мое дело, ей трижды угодное».
— Чарочку? Охотно, — кивнул зеленоглазый посланник. — Этого мой Господь не воспрещает. Зовут меня, княже, Невлепидоароманием.
— Мудрено, — князь почесал в затылке, — вот и запамятовал я. Может, как попроще можно вас величать?
— Чтоб проще тебе было, князь, зови меня Невзором. Да и ушли ты толмача, я на твоем языке, как горлица, воркую, ха-ха.
— Здрав буди, Невзорушко! — обрадовался князь. — Ну и слава тебе Господи, что не воспрещает нам Христос хмельным медом пробавляться. Зело велик Господь! — с пьяным пафосом князь перекрестил рот и осушил третью с утра чарочку.
…Князь Владимир, тот самый, который Красное Солнышко, давным-давно почитается в Вере Православной Святым. После Крещения Руси водой, огнем и железом, после убийства отца своего, Святослава — великомученика, древних богов ревнителя, извести которого препоручил печенегам — людоедам поганым, а также после изничтожения родного брата своего, Ярополка Святославича, коего повелел убить собственной охране, когда брат к брату приехал мира искать, будущий Святой Равноапостольный князь Владимир пил беспробудно, ибо жрали душу и сердце его Навьи бесы, всякого убийцу изводящие, жизнь в нем выжигая муками душевными, кои токмо брагой и можно залить-заглушить ненадолго.
Род свой предал князь Владимир, страшное и многое зло содеял для Руси, разрушив символы веры и уклад самой жизни славянской. Шпионы да подсылы, тати ночные, донесли князю о сборе волхвов на Лысой Горе. Судили те и рядили недолго, и за поругание Веры и Святынь славянских князю Владимиру от волхвов было проклятье послано великое.
Узнав о том проклятье, задумал Владимир-князь и вовсе преужасное: веру предков огнем и мечом под корень изводить, волхвов же, всех до едина, предавать лютой смерти: сажать на кол, рвать уд, ноздри, уши, в глотки лить свинец, рубить руки, ноги, головы и обрубки выставлять на всеобщий смотр, дабы видел народец славянский, каков теперь новый Бог на Руси. Не забалуешь с таким, а паче с ревнителем его и наместником единым на престоле — Великим князем Киевским, князем-убивцем…
— Всё мне по нраву, княже, всё лепо, — поклонился византиец Владимиру-князю. — Един князь и Бог един. Истинно, для смердов то в закон войдет, свободы прежней им боле не видать, вольниц прежних, при язычестве поганом заведенных, не пробовать.
— Ваша правда, — радостно закивал князь, ликуя в душе, что так ладно идет его дело. — Уж больно много вольностей имеет народишко на Руси. Всяк смерд своему истукану кланяется, на меня, Великого князя Киевского, как на равного, смотрит, ни во что меня и не ставит. Вот загоню народ в Днепр, заставлю единого Бога принять, а кто супротив пойдет, того палач живо на голову короче сделает. Так ли, Невзоре, брат мой во Христе нареченный? — со слезой похмельной, вновь обратился он к посланнику.
— Добре, княже, добре, — удовлетворенно покивал тот в ответ. — Капища язычников поганых подчистую изведи, а на их месте храмы поставь христианские. Людишки в одном месте привыкли к богам взывать, так и продолжат ходить по привычке своей скотьей к водопою да меж двух одних и тех же осин спускаться. В том не прогадаешь и быстро их обратишь в веру правдивую да роптать отучишь. А смуту, коли где будет, дави без жалости, не то самого тебя раздавят язычники. Они тебе враги наипервейшие, вере нашей общей враги непокорные. Волхвы особливо. Их бойся, их бей без всякой пощады. Они в новую веру не пойдут, мутить народ станут.
— Всё сделаю, всё, — послушно отвечал князь Владимир: «Красное Солнышко», «святой православный», а на деле убивец и хмельной гуляка. Не просто так он византийский символ веры принял. Многие приходили к нему тогда: и магометане, и латиняне, и иудеи. И у всех вопрошал княже одно:
— А можно ли по вере вашей хмельной мед пить?
— Нет, — отвечали мусульмане, — и свиней жрать нельзя, и молиться надо часто: в день по пяти раз, и един месяц в году есть только после захода Солнца…
— То нам не можно, — перебил их князь, — в свиньях плохого не ведаю, вкусно у них мясо и наваристо, а запивать его хмельным вином — вдвойне забористо, — и с тем отправил последователей Магомета восвояси.
Латиняне касательно хмеля буйного проповедовали о разумной умеренности потребления оного, на что Владимир замахал на них руками и велел удалиться немедля с глаз его, добавив:
— Веселие Руси есть пити, не можем без того мы быти! — И в подтверждение своих слов велел челяди поднести ему чару выдержанного меда, от которого и так уже находился в изрядном хмелю.
А хитрейший посол византийский расположил к себе сердце княжеское, начав свой визит с того, что испросил меду и для себя:
— Сдвинуть с тобой братины, светлый княже, то для меня честь превеликая! В нашей вере, по обряду греческому, вино хмельное не токмо не под запретом, но и в большом почете. От императора моего привез я тебе четыре бочки ядреного меда. Вез пяток, да одну ужо, прости, дорогой осушили, — под всеобщий хохот закончил византиец, и вопрос, на что менять прежнюю веру, был решен. Так, в пьяном угаре, крестил Русь Владимир-князь. И пошли дружины княжьи в земли дальние с тем, чтобы веру новую насадить да капища древние предать огню, а такоже и тех, кто тому противится, извести под корень их родовой. И пропала Русь первозданная да вольная. Несметно волхвов было убито, разметаны-разбиты капища, развеян по ветру пепел старой веры. Общины родовые целиком снимались с насиженных мест и шли куда глаза глядят, подальше от Киева, искать Ирий Земной — Белый город, на водах Белых стоящий. На полуночь шли Беловодье искать, и никто их боле не видел.
Так и род Рогнеды оказался в землях вятичей, что вдоль Москвы-реки, где вольность вольная по- прежнему правила, не давая похотям людским разгула, ибо уклад общинный велел всем в чистоте жить да по укладу, Сварогом завещанному:
— Стезей Прави небесной идти,
— Правду утверждать, а кривду корчевать,
— Блюсти души и тела чистоту, в помыслах и свершениях быть праведными,
— Родную Мать-Землю защищать и беречь, богатство Руси преумножать,
— Свято чтить Родных Богов и предков своих,
— Детей своих именами родовыми называть, ибо имя чужеродное, что проклятие,
— Горю чужому не радоваться,
— Не злословить друг друга и не поносить и в глаза и за глаза,
— Не брать мужьям жен с кожей черною, кровь рода своего не губить, а брать жен с кожей белою и род свой в чистоте держать, с честью ветвь Родовую продолжив,
— Женам одеяний мужских не носить, дабы не утерять женственность свою,
— Уз союза семейного не рушить,
