История сексуальности-III - Забота о себе_

удовольствия, извлекаемые из плотского общения мужчины с женщиной, и позволяет числить их по ведомству Эрота, и напротив, отсутствие взаимной благосклонности и обоюдного согласия накладывает свой отпечаток на отношения с мальчиками и тем самым дисквалифицирует их. А Калликратид, в соответствии с традициями той разновидности любви, которой он предан, считает ее краеугольным камнем не charis -- согласие, но arete -- добродетель.

______________

1 Не лучше ли допустить, чтобы женщина играла роль мужчины, нежели 'видеть, как мужчина падает так низко, что уподобляется женщине'? (Там же, 28)

2 Сам Харикл этот термин не употребляет.

Именно она, по его мнению, должна 'сочетать' между собой удовольствие и любовь, доставляя обоим любовникам благопристойные, разумно соразмеренные наслаждения и, вместе с тем, составляя основание общности, необходимой в отношениях двух существ. Так 'взаимному согласию' в удовольствиях, возникающему, якобы, только в случае связи с женщиной, противопоставлена 'добродетельная общность', достижимая благодаря исключительным преимуществам любви к мальчикам. Рассуждение Калликратида главным образом посвящено критике мнимостей обоюдного наслаждения, того взаимообмена удовольствиями, в котором любовь к женщинам усматривает свою родовую черту. На таком фоне добродетельная связь с мальчиками предстает как единственно истинная форма отношений. Вслед за идеей преимущественной принадлежности взаимного удовольствия к отношениям с женщинами, Калликратид одним ударом пытается опровергнуть и представление о противоестественной природе любви к мальчикам.

Ополчившись на женщин, Калликратид в своих упреках не минул общих мест¹. 'Подлинный вид' женщин малопривлекателен: они 'безобразны по своей сути' (alethos), их тела 'неприглядны', а лица 'противнее, чем у обезьян'. Чтобы скрыть истинное положение дел им нужно приложить немало усилий:

притирания, туалет, прически, наряды, украшения... На людях, для отвода глаз они придают себе видимость красоты, которую может рассеять внимательный взгляд. А их приверженность к тайным культам позволяет окутывать разврат покровом тайны. Нет нужды перечислять все сатирические мотивы, воспроизведенные в этом столь пошлом пассаже. Педерастические панегирики пестрят аргументами подобного толка. Так, Ахилл Татий устами некоего любителя мальчиков из Левкиппы и Клитофона заявляет: 'Все у женщин поддельно, и речи их, и красота. Если женщина поначалу кажется красивой, то это лишь следствие многочисленных притираний. Вся ее красота -- это мирра, крашенные волосы и прочие выдумки. Если же лишить ее всех этих хитростей, то она уподобится галке из басни, с которой сняли чужие перья'².

____________

1 Там же, 39--42.

2 Ахилл Татий. Левкиппа и Клитофон, II, XXXII.

Мир женщин обманчив, потому что это мир тайный. Социальное разделение на мужскую и женскую группы, различия в их образе жизни, тщательное разграничение соответствующих сфер деятельности -- все это, очевидно, не могло не сказаться в опыте мужчины эллинистической эпохи, обусловив восприятие женщины как существа загадочного и лживого. Обмануть способно тело, скрытое под платьем: обнажив его, можно жестоко разочароваться, поэтому в нем легко заподозрить искусно замаскированные недостатки, и всегда есть опасность обнаружить какой-нибудь отвратительный изъян. Секреты и свойства женского тела обладают некоей двусмысленной силой. Хотите, говорил Овидий, избавиться от страсти? Рассмотрите поближе тело вашей любовницы¹. Но и женские нравы не менее обманчивы: ведь та скрытая жизни, которую ведут женщины, полна волнующих тайн. В своей аргументации Калликратид касается все этих тем, что и позволяет ему ставить под сомнение принцип взаимности удовольствий в отношениях с женщиной. О какой взаимности может идти речь, если женщины лгут, находят свои собственные наслаждения и втайне от мужчин предаются разврату? Какой же это равноценный обмен удовольствиями, если сами их прелести суть не что иное, как лживые посулы поддельной наружности? Таким образом, обвинение в противоестественности, которое обычно предъявляют отношениям с мальчиками, может быть обращено и на склонность к женщинам, причем, даже с большим правом, поскольку в попытке скрыть истину женщина не остановится и перед умышленным обманом. Аргумент о 'притираниях', возможно, покажется нам совершенно ничтожным в этом споре двух родов любви, но человек античности находил, что он вполне обоснован: во-первых, страхом перед женским телом, а во-вторых, философским и моральным принципом, согласно которому удовольствие законно лишь в том случае, если вызвано реальным объектом. В педерастической системе представлений удовольствие от связи с женщиной не считается взаимным, так как с ним сопряжено слишком много фальши и лицемерия.

_____________

1 См. Овидий. Лекарство от любви, 345--348_ ср. также ст. 411--418: 'Ставни раскрой навстречу свободному свету, ибо срамное в телах вдвое срамней на свету'. Когда же любовь уже оставила тебя, 'зоркий взгляд обрати на все, что претит в ее теле, и заприметив, уже не выпускай из ума'.

Удовольствия же от связи с мальчиками, напротив, отмечены печатью подлинности¹. Красота юноши истинна, потому что нерукотворна. Как говорит один из персонажей Ахилла Татия, 'красота мальчиков не нуждается в помощи благовонной мирры и прочих чуждых ароматов,-- приятнее всех женских притираний запах пота отроческого тела'². А Калликратид противопоставляет обманчивой обольстительности женского туалета образ мальчика, не заботящегося ни о каких приготовлениях:

ранним утром он вскакивает с постели, умывается простой водой (ему не нужны ни зеркала, ни гребни) и, накинув на плечо хламиду, спешит в школу, в палестре он усердно упражняется, тело его покрывается потом, наконец, он наспех умывается и, усвоив полученные уроки мудрости, вскоре засыпает от здоровой усталости, накопившейся за день, 'сладким, достойным зависти сном'.

Кто ж не пожелает разделить всю свою жизнь с таким бесхитростным и мальчиком?³ Как хорошо 'сидеть против друга, слышать вблизи его милые речи' и 'во всяком деле быть вместе с ним'. Мудрое удовольствие, которое преодолевает быстротечность юности, если наслаждение связано не с одной только преходящей телесной прелестью, оно может продлиться и всю жизнь: старость, болезнь, смерть,-- все это нужно разделить с другом, и даже в могиле, 'смешав кости с костями', не разлучать с ним свой 'безгласный прах'. Несомненно, мотив долгой мужской любви, как и дружбы, завязавшейся в годы юношеской близости и длящейся всю жизнь, вплоть до самой смерти, был знаком времени.

_____________

1 Лукиан. Две любви, 44--45.

2 Ахилл Tamuй. Левкиппа и Клитофон, II, XXXVII.

3 Лукиан. Две любви, 46.

 Кажется даже, что Псевдо-Лукиан просто развивает одну из тем Ксенофонтова 'Пира', излагая те же идеи в том же порядке и в схожих выражениях: 'А если люди взаимно любят друг друга, разве не станут они смотреть один на другого с удовольствием и разговаривать с благожелательностью, оказывать доверие друг другу, заботиться друг о друге, вместе радоваться при счастливых обстоятельствах, вместе горевать, если постигнет какая неудача, радостно проводить время, когда они находятся вместе здоровые, а если который заболеет, находиться при нем еще более неотлучно, в отсутствии заботиться друг о друге еще более, чем когда оба присутствуют? ... Благодаря таким поступкам они любят эту дружбу и доживают до старости с ней'¹. В своем трактате Псевдо-Лукиан особенно настаивает на одном важном пункте. Речь идет о том, что если близость с юношей сохраняется и по прошествии отрочества, то между любовниками устанавливается такая связь, в которой роли эраста и эромена уже не поддаются различению, это отношения совершенного равенства и полной обратимости. Так было и у Ахилла с Патроклом, говорит Калликратид, и у Ореста с Пиладом. Обычно спрашивают, кто здесь любит, а кто любим. Возлюбленным поначалу был Пилад, но когда друзья стали