решить, к какой из двух лучше стремиться, просит Ликина, свободного и от той, и от другой, выступить беспристрастным арбитром и помочь ему сделать правильный выбор. К счастью, Ликин хранит в памяти посвященный этой теме диалог, один из участников которого любил исключительно мальчиков, а 'женские ласки' считал 'погибелью', второго же безудержно влекло к женщинам. Ликин готов пересказать их спор, но предупреждает Феомнеста, что хотя его изложение и может показаться шутливым, Харикл и Калликратид, речи которых сейчас прозвучат, беседовали вполне серьезно.
Нужно ли говорить, что последнее уточнение нельзя понимать буквально? Собеседники, возможно, и были серьезны, но Псевдо-Лукиан, несомненно, иронизирует, описывая их напыщенную и тяжеловесную аргументацию. Эти блестящие сценки суть пародии на типичные речи 'Сторонника женщин' или 'Поклонника мальчиков'.
________________
* Об авторстве диалога см. прим. ред. на С. 167 настоящего издания.-Прим. ред.
1 Об этом сочинении см. R. Вlосh. De Pseudo-Luciani Amoribus, 1907_ Мак-Леод (Mac Leod) в предисловии к лебовскому изданию датирует его нач. IV в._ Бюффер (F. Buffiere. Eros adolescent.-- P. 481) считает, что он относится ко II в.
Традиционные аргументы, неизбежные цитаты, ссылки на философские воззрения древних, риторические украшения...-- автор веселится, описывая своих невозмутимых спорщиков. В связи с этим следует отметить, что педерастический дискурс здесь намного тяжеловеснее, претенциознее, 'барочнее', нежели проникнутые строгим стоическим духом стилистически более выдержанные выступления в пользу женщин. Поэтому в финальной части диалога, когда Феомнест заключает, что, как не суди, а все сводится к поцелуям, ласкам и попыткам залезть под плащ к объекту своей страсти, ирония направлена, главным образом, против апологетов мужской любви. Но иронический подход к поставленной проблеме не в силах скрыть всей ее серьезности. И сколько бы ни потешался Псевдо-Лукиан, рисуя 'теоретико-дискурсивные' портреты этих двух поборников любви, риторический профиль которых может показаться слишком 'нарочитым', нам все же не остается ничего иного, как допустить, что именно такой и была в самых ярких своих проявлениях современная автору традиция 'эротической аргументации', так глубоко укорененная в эллинистической культуре.
Одно обстоятельство поражает с самого начала беседы, пересказанной Ликином для того, чтобы наставить друга, заплутавшего меж двух видов любви, на путь истинный: диалог, заканчивающийся несколько двусмысленным выводом в пользу 'мальчиков', проходит не под знаком Эрота, общепризнанного покровителя такого рода отношений, но под опекой Афродиты: место действия сцены, восстановленной Ликином, по его собственному утверждению, вплоть до мельчайших подробностей, - книдский храм богини, в котором находилась посвященная ей .знаменитая статуя Праксителя. Впрочем, это не мешает защитнику мальчиков и их любовников по традиции взывать к Эроту, 'небесному богу', 'предводителю таинств любви', когда того требует развитие беседы. Что же касается поборника 'женских ласк', то он, естественно, ищет поддержки у Афродиты. Таким образом, Книдская богиня, в некотором роде, председательствует на этой тяжбе и, одновременно, как бы состязается с Эротом, своим традиционным напарником-соперником. Причины этого ясны: через весь диалог проходит тема физических удовольствий. Именно aphrodisia волнуют Феомнеста, которого в равной степени влечет прелесть девушек и красота мальчиков. Именно aphrodisia достанется последнее слово, и смех увенчает чрезмерно целомудренную речь. Но и поводом к полемике Харикла и Калликратида также стало физическое удовольствие, послужившее сюжетом знаменательного анекдота:
юноша, страстно влюбленный в мраморное творение Праксителя, остался на ночь в храме и осквернил статую, но, утоляя свою страсть, совокупился с ней как с мальчиком1. Рассказ об этой истории, такой традиционной, вызывает не менее традиционный спор: возможно ли счесть столь кощунственный акт, коль скоро он обращен к Афродите, данью уважения богине, которой покорны удовольствия женской плоти? Совершенный подобным образом, не свидетельствует ли он против самой же Афродиты? Двусмысленный акт! И нужно ли эту богохульственную почесть, это оскверняющее почтение относить на счет любви к женщинам или же на счет любви к мальчикам?
Итак, вопрос, проходящий через весь диалог, пусть даже и кажется порой, что о нем забывают за более высокими предметами, таков: какое место занимают сексуальные удовольствия в практике каждого из двух видов любви, какова их истинная роль и надлежащая форма? Ответ на этот вопрос и будет тем дискриминантом, который обеспечит мужской любви недолгий триумф на философских небесах, очень скоро скомпрометированный иронией действительности.
Следуя жесткой композиции диспута, ораторы поочередно берут слово и в пространных речах отстаивают тот род любви, который каждый из них находит предпочтительным, безмолвный свидетель (Ликин) рассудит это 'состязание' и определит победителя. Хотя 'мальчишеская' речь Калликратида гораздо цветистее и продолжительнее речи Харикла, структура обеих апологий совершенно одинакова, аргументы сменяют друг друга в одном и том же порядке и располагаются таким образом, что каждому доводу одного собеседника отвечает довод другого. Обе речи состоят из двух частей, предмет первой -- природа любви, ее происхождение и основание в мироздании, вторая же отвечает на вопрос о том, какие удовольствия сулят различные роды любви, какой должна быть их форма и ценность.
___________
1 Лукиан.
Мы не станем прослеживать последовательное развитие двух этих линий, но по очереди рассмотрим упомянутые вопросы, чтобы показать, как, каждый по-своему, отвечают на них сторонник любви к женщинам и любитель мальчиков.
1. Хариклова речь 'в защиту женщин' исходит из мировосприятия, общая тональность которого, несомненно, выдержана в духе стоицизма1: природа определена здесь как сила, которая, 'сочетав первичные стихии мироздания', из их взаимного смешения 'породила все живое и одушевленное'. Кроме того, продолжает Харикл, в хорошо знакомых нам выражениях повторяя известную доктрину, она установила и преемственность поколений2: 'зная, что мы сотворены из смертной материи и что краток срок жизни, предназначенный каждому', природа 'устроила' (emechanesato) так, что 'гибель одного служит рождению другого'. Умершее она 'соразмерно возмещает рождающимся, чтобы мы вечно жили, сменяя друг друга'. С той же целью совершив разделение полов, 'мужскому полу она дала в удел выделение семени', а женский 'сделала как бы вместилищем рождающегося' и наделила каждый из них 'взаимным влечением' (pothos), установив 'нерушимый закон, чтоб и тот, и другой пол оставался верен своему естеству'. В результате, 'лишь общенье мужчин с женщинами до сих пор сохраняет в непрерывной смене поколений человеческую жизнь бессмертной', но 'ничто не может родиться от одного существа', и 'ни один мужчина не может похвалиться, что рожден мужчиной'. Так Харикл прочно укореняет в общемировом порядке,-там, где связаны в один узел смерть, рождение и вечность,-- природу, присущую каждому полу, и соответствующее каждому из них удовольствие. Не подобает ни 'женщинам вести себя вопреки своей природе, как мужчины', ни 'мужчинам непристойно изнеживаться'. Попытки избежать такого установления не просто посягают на природные свойства человека, но и наносят ущерб всеобщей связи вселенской необходимости.
________________
1 Речь составляет параграфы 19--28. Прехтер (Praechter) в своем исследовании об Иерокле (С. 148) настаивает на стоическом характере фрагмента. Р. Блох усматривает здесь неопифагорейскую проблематику.
2 Лукиан.
Вторым критерием естественности в речи Харикла является состояние человечества при его зарождении1. Стремление приблизиться к богам, опирающееся на добродетель, способность жить и думать подобно героям, соразмерность в браке и благородное потомство -- таковы были четыре свойства, отличавшие этот возвышенный способ существования и обеспечившие его соответствие природе. Но вскоре начался упадок, все более и более глубокий, Харикл выделяет его этапы: поначалу 'люди спустились с этой высоты в пучину удовольствий' и проложили 'странные и невиданные пути к
