столпилось изрядное количество зевак и любопытствующих. Разноцветные огненные вспышки полыхали тут и там россыпями звезд, возносясь ввысь или же, наоборот, ниспадая с небес беззвучными ослепительными водопадами, и почти таким же водопадом падали со звоном медяки восхищенных зрителей в подставленную волшебником чашу — такую же синюю и украшенную серебристыми звездами, как и его мантия и шляпа.
Но Юраю было не до праздного любования магическим фейерверком. Ему хотелось, прежде всего, посмотреть со стороны на работу другого мага. Почувствовать потоки сил, усиление или ослабление вибраций, понаблюдать за тем, как ведет и направляет баланс стихий самый что ни на есть рядовой волшебник, и вообще проверить, сможет ли он, Юрай, хоть что-нибудь почувствовать и понять в чужой волшбе? Ведь какие-то первые признаки возвращающихся к нему уже по третьему разу (после лишения по приговору императорского суда и после катастрофы под Змийгородом) магических способностей он ощутил еще в памятную ночь в Фанхольме, после того, как они отбились от посланников Воровской гильдии. С тех пор лже-священник, он же посланник Великого князя, не упускал ни малейшего случая, чтобы попробовать пробудить к жизни свое мифрильное кольцо, уловить хоть какие-нибудь отклики на собственные беспомощные и безуспешные попытки заставить работать хоть какое-нибудь из запомившихся ему простых заклинаний — того же 'светлого огня', например, или 'глубокой тишины'. Но до сих пор, несмотря на все его усилия, ни светлее в комнате не становилось, ни гомон уличной толпы или разудалый хохот подвыпивших гостей в трактирах по его повелению стихать не желали
Сейчас же, у помоста кудесника, подаренное валькирией и пробужденное к жизни эльфийской девой кольцо словно сорвалось с цепи, пытаясь активно вмешаться в чужую магию, впитать ее в себя или перехватить контроль над потоками. А Юрай изо всех сил старался удержать свое кольцо в рамках наблюдения и не позволить ему своевольничать с протекающими рядом магическими процессами. Именно так объезжает порой всадник своего нового коня — норовистого и своевольного, впервые познавшего узду и стремена. Где-то твердостью и строгостью, где-то лаской и обманной уступчивостью, но всякий раз предугадывая лошадиные выбрыки и ни на секунду не теряя уверенности в себе. Безмолвный и невидимый поединок длился недолго, но был яростным и мощным. Сердце Юрая отчаянно колотилось, лоб покрылся испариной, и воздуха не хватало, несмотря на участившееся дыхание и открытый рот… Но в какой-то момент кольцо, наконец, сдалось и подчинилось своему носителю, признавая его право повелевать и направлять. Только теперь Юрай сознал, что он с трудом держится на полусогнутых ногах и непременно свалился бы наземь, не поддерживай его за плечи донельзя обеспокоенный Зборовский.
— Ну что, пошли отсюда? — участливо спросил барон, приберегая все остальные серьезные вопросы на потом.
— Да, пожалуй, — растерянно ответил Юрай, отдышавшись. И вот тут-то, не успели они сделать и нескольких шагов по направлению к выходу с праздничной и празднующей площади, Зборовского и ухватила за локоть цепкая рука черноглазой и черноволосой цыганки:
— А дай погадаю, бирюзовый ты мой, ненаглядный! Что было, что есть, что будет, и на чем сердце успокоится…
— Да пошла ты, — лениво отбрехнулся было барон, который и вообще-то гадалок не любил, а уж сейчас, когда надо было Юрая в чувство приводить, слушать красивое пустословие и многозначительные туманные обещания был тем более не настроен.
— А что ж так, соколик? — лукаво и с подковыркой спросила красотка в цветастом платке. — Али услышать боишься, яхонтовый, что пышногрудая чаровница твоя, да с глазами изумрудными и кудрями медовоцветными, тебя и как звать позабыла?!
Нарисованный цыганкой образ Энцилии был настолько ярок и точен, что Зборовский просто замер.
— А ну-ка, постой! Ты откуда зна…
Влад оборвал себя на полуслове, осознав, что гадалка с вильдорской волшебницей вовсе не знакома, а всего-лишь-навсего хорошо знает свое дело.
— Уговорила, Тинктар с тобой. Держи вот пятиоскольник… даже два, пожалуй, и расскажи-ка мне всё, что видишь у меня в будущем.
— А ты не торопись, служивый, да и меня не торопи. Посмотрим сперва в прошлое, а там и до будущего доберемся. Порядок во всяком деле нужен, а уж в гадании особливо, — сварливым, но при этом донельзя довольным голосом проговорила цыганка, одновременно вытаскивая кошель из под пяти, наверное, длинных и широких юбок. И только после того, как полученные от Зборовского монеты были упрятаны в кошель, а кошель, в свою очередь — обратно под юбки, она снова развернулась к барону лицом и протянула ему открытую вверх ладонь.
— Давай-ка руку, драгоценный. Да перчатку-то сыми! Я хоша и гадалка, а сквозь кожу видеть всё одно не умею.
Зборовский нехотя стянул с руки кожаную перчатку.
— Так, так, что у нас здесь? О, да мы, оказывается, из благородных! Как же, как же: барон фон Вышелвон, маркиз де Ржись, граф Лезьподшкаф… А линия жизни-то ух какая извилистая. Ох, и немало поколесил ты по жизни, служивый, да и кровушки чужой испил достаточно, как я погляжу.
Гадалка опасливо взглянула Зборовскому в лицо, словно опасаясь, что тот сейчас выпустит наружу свои вампирские клыки.
— Ну да ладно, — заторопилась она, — а ведёт тебя теперь по казенному делу дорога дальняя да спешная. Заодно с дружком твоим вдаль ведет, покуда зазноба твоя зеленоглазая вас дома поджидает- караулит. И ждать ей осталось еще… Ох!
Плавный ход цыганского гадания вдруг споткнулся на ровном месте, словно налетев на пень. Или скорее даже — ударившись с размаху лбом в каменную стену.
— Далёко твой путь проложен, ваше благородие, да боюсь, суждено ему накоротке оборваться! — Голос гадалки стал тише, опускаясь до пугающего шёпота. — Берегись дамы пиковой да короля бубнового, замыслили они на тебя недоброе. Пуще холеры да чумы берегись! Коли сумеешь им не уступить и не поддаться, все у тебя впереди будет: и богатство, и титул повыше, и супруга владетельная, и дом наследников полон…
Цыганка подняла на барона горящий взор и докончила уже звонким голосом:
— Всё обретёшь в конце концов, всё, что что пожелаешь, да еще и многое сверх того. Только супротив короля бубнового выстоять сумей, да ещё пиковой даме одолеть себя не дай!
— Красиво поёшь, пташка вольная, — Влад хотя и был озадачен загадочным предсказанием и намеком на коварных врагов, о которых он пока что еще и слыхом не слыхивал, но краем глаза успел заметить, что Юрай тоже слушал гадалку внимательно и заинтересованно, постепенно приходя в себя после странного приступа, приключившегося с ним во время представления с фейерверком. На щёки волшебника вернулся прежний румянец, а лицо заиграло улыбкой, да и на ногах он держался уже уверенно и твёрдо. — Ну, а другу моему тоже погадаешь?
— Дык отчего ж не погадать, если еще пятиоскольник накинешь…
Но, взяв было в свою руку послушно протянутую ладонь Юрая с переливающимся радужными бликами кольцом на указательными пальце, мгновенно отшатнулась от него, как от прокаженного.
— Нет, не буду я ему гадать.
— А почему ж так, красавица? — Барон был настойчив, моментально почувствовав, что цыганка недоговаривает что-то важное и серьезное. — Или твоё гадание теперь дороже стоит? Так я могу и серебряный 'герцог' заплатить.
— И за 'герцог' не стану, ваше благородие, — голос цыганки стал подчеркнуто почтителен и сух. — Ступайте себе, и сохрани вас Арман на пути вашем.
— Неужели и за золотого 'государя' не погадаешь? — не унимался Зборовский.
— Цельный золотой, без обману? — в голосе гадалки была душевная мука, и выражение ее лица тоже выдавало напряженные терзания и сомнения. Ох уж эта жестокая и бескомпромиссная борьба собственной жадности с собственной же осторожностью! Вряд ли сыщется среди рожденных под небесами Круга Земель хоть один смертный, кому не довелось хоть раз стать полем этого сражения. Да и за пределами Круга, впрочем, тоже. Наконец, цыганка пришла к какому-то, явно нелегкому для себя, решению.
— За золотой, пожалуй, что и погадаю. Но только не я. Идите за мной следом! — и она,
