такое вот произведение – он (она, оно) серьезно рискует. Рискует потерять все – вплоть до самоуважения, не говоря уже об уважении окружающих. Почему–то в неласковой действительности Джультетта и Ромео, Отелло и Дездемона, Сирано[67] и Роксана, Юнона и Авось как правило получают нелестную характеристику «больных на всю голову». И для возвращения пылким, но верным любовникам доброй славы, а также для придания их взаимоотношениям блеска и величия требуется… художественная обработка. Чтобы занудство, истерия, патологическая ревность и психологическая зависимость превратились бы в картину любви страстной. А то в «необработанном» виде на такое и смотреть–то не хочется, а не то что следовать примеру.
И даже если взять в расчет, что существуют не только шекспировские или бразильянские страсти, но и идиллические, нежные, устойчивые связи, которые наступают непосредственно за хэппи–эндом и подразумеваются под выражением «Они жили долго и счастливо и умерли в один день» — все равно это не жизнь, а кино. Или литература. Попробуйте прожить по одной и той же схеме лет двадцать, а не то что пятьдесят. Либо придется остановиться в развитии и сконцентрироваться на каком–нибудь хобби, лучше вместе с партнером. Например, на гастрономии и кулинарии, как старосветские помещики[68]. Либо одному из партнеров лучше всего откинуть копыта, а второй получит чудную возможность десятилетиями кадить фимиам памяти усопшего. Очень удобно: дорогой покойный превращается в священную реликвию, а оставшийся на этом свете — в жреца при этой самой реликвии. Остается лишь придумать и утвердить обряд, который заменит тому, кто не помер, живую жизнь на мертвый ритуал. Третьего, в сущности, не дано.
Почему? Да потому, что все и вся, не закоченевшее в доморощенных религиях или в искусственно поддерживаемом анабиозе, должно изменяться и расти. Или вянуть. В том числе и любовь. Если оба «производителя любви», некогда попавшие Амуру под горячую руку, изменятся физически и психологически – никакой нет гарантии, что температура любовного пламени не начнет понижаться. Сторонники моногамии могут от досады хоть по стенам прыгать, словно человек–паук, но право на развод и возможность в течение жизни заключить два–три брака – один из драгоценнейших даров цивилизации. И пусть меня растерзают и сожрут адепты «высоких отношений», я с места не сойду, повторяя за библейским царем, разошедшимся на цитаты: «Все проходит, и это пройдет»[69] .
Кстати, о библейской и небиблейской древности: часто в качестве идеала чего угодно, в том числе и моногамии, нам подбрасывают предков. Иногда дальних – всяких там пра–пра–пра, иногда ближайших – папаню с маманей: вон, гляди, молодежь голоштаная, безбашенная, какие прекрасные, стабильные, умилительные взаимоотношения связывают ваших родаков! Их союз длится больше, чем вы прожили на этом свете! Ну, чем не образец любви и верности? Словно родители перестают быть людьми, как только заделаются родителями. А что в результате? А в результате детишки всерьез приходят к выводу, что папа с мамой – единое целое. И всегда пребудут в состоянии неразделимости, поскольку для папы нет никого лучше мамы и наоборот. И для потомков, преуспевших в ложном учении о неотчуждаемости родителей, форменный Армагеддон наступает, если случается совершенно обычная, повсеместно распространенная штука – развод. Нет, лично мои родители, похоже, разводиться не собираются. Но однажды они нас с Майкой жуть как удивили. Просто до вылезания глазок на лобик.
Все началось с того, что у мамы завелся поклонник. Нет, никаких ассоциаций с мышами, тараканами и прочей нечистью, которая как заводится, так и выводится – с помощью дезинсекции, дезинфекции и дератизации[70]. Мужик был весьма и весьма. Хотя наш папа, разумеется, был о нем совершенно другого мнения. Я бы с ним, может, и согласилась, если бы чувствовала серьезную угрозу для семьи. Объективность – псу под хвост, наш домашний Лев – самый–самый, мама, ты что, с ума сошла – и все в этом духе. Так же я, признаться, повела бы себя при появлении романа на стороне у папули: стала бы грудью на защиту своего мирка, в котором уютно уживаемся мы вчетвером и который мне нипочем не хотелось бы потерять. Я не настолько наивна, чтобы полагать себя ангелом, способным с ходу понять и простить. Впрочем, все эти «если бы да кабы» – просто умозрительная прикидка. Катастрофы не произошло, хотя потрясений было немало.
Предвестник катастрофы носил банальное имя Евгений Семеныч. Мужик под пятьдесят, подтянутый, в красивых сединах, вежливый, успешный, галантный – рядом с ним так и хотелось поставить молодую (ненамного старше меня) жену, которая глядит мужу в рот, обмирает от восторга и демонстрирует всем, что Пукирев со своим «Неравным браком»[71] безнадежно устарел и не может служить предупреждением для молодух, которых судьба соединила со зрелыми мужчинами.
Познакомились родители с этим самым Евгением Семенычем в гостях у своих друзей, каковой факт казался ничем не примечательным. Но на следующий день посыльный принес к нам домой огромную красивую коробку, в которой лежали роскошные розы. Белые и чайные – именно такие, как мама любит. К коробке прилагалась карточка Евгения Семеновича.
- Какой милашка! – сказала мать, взглянув на карточку. И пошла за вазой.
Зато эмоции отца на счет Евгения Семеновича были диаметрально противоположными:
- Ты должна написать на обратной стороне карточки «Я замужем, старый козел!» — и отослать цветы обратно.
- Вот еще. И не подумаю. И тебе не советую уподобляться диким.
- А что, я должен радоваться, что моя жена флиртует с другим мужиком?
- Ни с кем я не флиртую. Кстати, надо будет ему позвонить, сказать «спасибо» за цветы.
- Что–о–о! – взревел отец, — Это уже ни в какие ворота… И что прикажешь об этом думать?
- А что хочешь. И ни в чем себе не отказывай, — выражение маминого лица оставалось совершенно безмятежным, — В конце концов, Лева, вспомни: когда с тобой начинают заигрывать бабы самых разных возрастов и мастей, берут тебя за руки, придвигаются к тебе поближе, жмутся коленями, закатывают глаза и что–то шепчут на ухо, а ты с ними при этом любезничаешь, я же не устраиваю тебе сцены, не требую, чтобы ты с визгом забивался в угол и кричал оттуда: «Не тронь меня! Я женат! Я – Анькина собственность!» А даю тебе возможность с ними порезвиться и истерик не колю!
- Но ты же знаешь, что это не имеет никакого значения! К тому же я думал, тебе это безразлично и в некотором роде даже льстит.
- Евгений Семенович тоже не имеет никакого значения! А твое кокетство с другими бабами мне неприятно.
- Этот тип совсем другое!
- То же самое, только более невинное! Я коленками к нему не прижимаюсь!
Легко матери говорить. И вообще, возможно ли это — убедить в своей абсолютной невиновности человека, который подхватил инфекцию ревности, и вирус уже бушует в его организме синим пламенем, ясным огнем. Отцу, конечно, хочется, чтобы мать направо и налево демонстрировала феодальную верность, ему так жить спокойнее. А с другой стороны, если мама начнет себя так вести ему в угоду, то будет выглядеть полной дурой. Почему же отец не считает для матери нормальным то, что полагает само собой разумеющимся для себя? Извечное мужское: «Когда я изменяю – это я изменяю, а когда ты изменяешь – это нас дерут»? Но мать ему не изменяет. Дело не в ней. Дело в Евгении Семеновиче.
Папаша увидел достойного противника и теперь рвет и мечет. Если бы этот Евгений Семенович был бы уродлив, нищ, горбат, отец был бы снисходителен к бедолаге — и даже иронизировать на его счет бы не стал. Но Евгений Семенович хорош собой, умен и оч–чень небеден. Отец боится проиграть ему в сравнении и злится. Странное дело — человеческая природа. Казалось бы, раз у тебя появился соперник – соревнуйся. Он красуется на людях – пусти в ход свое обаяние на полную катушку. Он дарит подарки – а тебе кто мешает? Развлекает – и ты не отставай! В конце концов покажи что–то свое собственное, только тебе присущее. Но все это затевать накладно и боязно. Потратишь кучу сил и денег, и при этом можешь проиграть. Честно по всем статьям объявить себя лузером. Гораздо проще оказать давление на объект раздора, который к тому же живет с тобой рядом: «Ты в какую сторону глазом косишь, сволочь! А ну, зажмурься! А лучше смотри на меня безальтернативно!» Дешево и сердито. В конце концов после двух десятков лет совместной жизни отношения распадаются не из–за присутствия кого–то третьего, а из–за того, что кроме дешевых и сердитых проявлений в отношениях больше ничего не осталось. Неужели и у родителей так же?
Евгений Семенович, надо отдать ему должное, оказался опытным интриганом. Он не действовал
