И вот все это уже позади. С глубоким трепетом миновал я проходную.

 В первые дни, получив пропуск на аэродром и уже зная по работе на авиационном заводе, как не принято 'пялить глаза' на новую технику, я старался равнодушно проходить мимо тех самолетов, которые я мог видеть только в небе проносящимися на большой скорости. Вот они стоят совсем рядом, можно рассмотреть, даже потрогать руками. Я не верил своему счастью. Неужели я когда-нибудь смогу на них летать?! Нет, это невероятно!

 Знакомство с начальником летной части Иваном Фроловичем Козловым, в прошлом известным летчиком-испытателем, человеком кряжистым, с коричневым от загара лицом и взглядом, оценивающим критически: 'А что ты, собственно, можешь сделать?' - не принесло мне ничего обнадеживающего.

 Представившись, я почувствовал себя неловко под его пытливым, бесцеремонным и продолжительным взглядом. Иван Фролович сказал:

 - Так, Шелест... Будешь испытывать планер, рекордный планер. Собственно, он уже испытан, но на нем особое оборудование. Это, понимаешь, модель... Летать тебе придется ночью... Ночной налет есть?

 Мой ответ, видимо, удовлетворил Козлова.

 - Да, вот еще что, - Иван Фролович, помедлив, решительно добавил: - Мы берем тебя только на испытания этого планера; у нас не школа, на самолетах здесь летать не будешь. Так и знай. Обещаний никаких тебе не даю. Ведь на истребителях ты еще не летал?

 - Нет.

 - Так вот.

 Меня направили работать в лабораторию к Б. Н. Егорову, известному аэродинамику, человеку аскетического вида, с выражением недовольства на лице. Но, как потом я не раз убеждался, с выражением напускным. На самом деле это был справедливый и добрый человек.

 Здесь мне несколько повезло. В лаборатории я встретил Виктора Сергеевича Васянина, бывшего начальника летной части коктебельской школы в период моего обучения там.

 Теперь мы встретились как старые друзья. Я поделился своим расстройством, рассказав о первом разговоре с Козловым.

 Васянин рассмеялся.

 - А ты думаешь, так сразу и дадут летать на новых самолетах? Нет, дудки. Я уже два года здесь, а Фролыч все еще выдерживает; только на PZ-те и 'Нортропе' летаю, а больше пока ни на чем. Но ты не унывай, - добавил он дружелюбно, - Фролыч всегда так говорит, он как бы испытывает тебя. Наверное, думает так: 'Будет очень хотеть - добьется!'

 Это меня ободрило.

 'Добьюсь! - подумал я. - Во что бы то ни стало!'  Летать я любил и не мыслил себя без полетов.

 Мы познакомились. Изобретатель - высокий, худой, с воспаленными глазами, нервный и подозрительный. Он молча, испытующе смотрит на меня, видимо прикидывая, можно ли мне доверить хоть самую малость. Я простодушно, как бы не понимая его взгляда, спросил:

 - Что будем делать в полете?

 Он резко повернулся, по лицу пробежала нервная дрожь: сухо и презрительно взглянув на меня, встал.

 - Сейчас это преждевременно. Когда будет нужно - узнаете.

 И зашагал к выходу.

 Конечно, не простое любопытство скрывалось за моим вопросом; нужно было знать, что за испытания затевает этот 'типичный изобретатель'. Начало разговора оказалось явно неудачным. Я досадовал на себя и еще больше на нового знакомого, но дал себе зарок в разговоре с ним пока ни о чем не спрашивать.

 В ангаре, за специальной высокой фанерной перегородкой, совершалось таинство. Насколько я заметил, туда был вхож только один человек - сам изобретатель. Уходя из своего фанерного угла, он тщательно пломбировал дверь печатью с изображением конька 'снегурочки' на пластилиновой дощечке.

 Что творилось там, за перегородкой, никто не знал. Казалось, что даже руководство института не было посвящено в это дело.

 'Вот это да! - думал я с некоторой гордостью. - Никто ничего не знает - тут уж тайна... Вот так дело!'  Впрочем, сам же огорчался: поручили, а близко не подпускают! И не считают нужным сказать, на чем летать! Зачем летать, что буду делать, к чему готовиться?

 Фищук - изобретатель, работал по ночам в комнате за семью замками. Уходил домой с рассветом и утром появлялся с красными, воспаленными глазами, усталым и нервно подергивающимся лицом. Он шел, как отшельник, сосредоточенно смотрел себе под ноги, никого не замечая, и сам не вызывал к себе симпатии.

 Я перестал им интересоваться.

 Мы с Васяниным занимались разработкой фотоэлектрических приборов для регистрации скорости полета самолета у земли. В отличие от ручной засечки по визирным столбам на глаз нами разрабатывалась автоматическая 'мерная база', позволяющая фиксировать на кинопленку пролет самолета и время. Задача была - добиться точности замеров.

 Оба мы любили инженерно-конструкторскую работу. Дело у нас спорилось. Через несколько месяцев приборы уже демонстрировались в действии.

 И все же стремление летать не оставляло меня ни на час. Как-то, набравшись смелости, я довольно решительно заявил Козлову:

 - Иван Фролович, я могу растренироваться без полетов.

 Это возымело действие, и он соблаговолил изредка давать мне летать на У-2.

  Предварительно сам меня проверил и остался доволен, когда я добросовестно указал на допущенные мною в полете неточности. Козлов не терпел кичливости и самоуверенности; он обладал удивительным качеством - все видеть, все замечать в полетах летчиков, даже если сам и не присутствовал на старте.

 Помню, был такой случай. Один молодой летчик тренировался на И-15. На одной посадке допустил прыжок машины, как говорят в авиации - 'скозлил'. В это время Козлов обедал в столовой.

 Закончив полеты, летчик доложил Ивану Фроловичу о выполнении задания, но умолчал о неудачной посадке. Скрыл он также и два лишних полета, которые ненароком прихватил.

 Козлов выслушал и вдруг спросил:

 - А 'козлить' зачем? Это вы бросьте, - он переходил на 'вы' в момент запальчивости и недовольства. - Сколько я разрешил вам полетов?

 - Три, - робея, ответил летчик.

 - А вы сколько сделали?

 - Гм... Пять, - смущенно сознался нарушитель.

 - Вы... - тут Козлов позволил себе эпитет, который в сочетании с вежливым 'вы' прозвучал потешно. - На месяц отстраняю от полетов, - подытожил начлет.

 Козлов растил испытателей исподволь, не торопясь. Начинал с воспитания характера и долго выдерживал летчика в 'черном теле', используя как подмастерье на разных подсобных работах. Мне казалось, что, будь это другое ремесло, он не против был бы заставить своего ученика таскать утюги, нянчить детей и бегать за харчами. Не скоро наступало время, когда 'подмастерье' приближали к делу.

 Метод, конечно, консервативный и на первый взгляд отрицательный. Однако и здесь были крохи рационального. Вероятно, эта 'заторможенность' развивала в ученике большую тягу и уважение к избранному труду.

 Дьявольское желание летать толкнуло меня на выработку определенного подхода к Ивану Фроловичу.

 Не было смысла попадаться ему на глаза, когда он в сердцах кого-нибудь распекал на площадке. И

Вы читаете С крыла на крыло
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату